Тенчинский хотел направить кондукт в костёл, в котором ждал останков приготовленный катафалк.
– Нет, – отозвалась Ваповская, – домой. Пусть останки лежат непогребённые, пока король правосудие не проявит.
Страдающей женщине никто не смел сопротивляться. Дали приказы, шествие улицами вернулось назад на двор Ваповских, и гроб стоял на марах в нижней зале, а духовенство начало заново петь псалмы над останками.
В замке у короля был огромный испуг, совещались, не в состоянии решить. К Генриху, который не знал, что делать, к Пибраку, который не смел поведать, что думал, по очереди прибегали Зборовские, почти в наглую требуя выплаты долга за элекцию, а, стало быть, безнаказанности, и Тенчинские и Ваповские, требующие справедливости.
– Тенчинский также достал в замке меч, – кричали Зборовские, – поэтому пусть и он будет наказан.
Король молчал – дни проходили.
Узнал каштелян войницкий, что его обвиняли.
– Стало быть, и я отдам жизнь, я готов! – воскликнул он, подойдя к королю, – но пусть со мной убийца будет наказан. Сам пойду в тюрьму, положу голову на плаху!
Король был холоден – ни Тенчинских потерять, ни Зборовских поставить против себя не хотел, молчал.
Вокруг него вились, как нити невидимой паутины, интриги, пытающиеся его тянуть в одну и другую сторону.
Шляхта тем временем грозно рычала, собиралась в группы, кричала сенаторам:
– Исполняйте ваш долг!
Послали референдария Чарнковского в сенат с требованием склонить короля к приговору.
Приговор откладывался.
Прошло два дня, в городе ходили самые грозные вести, само промедление доказывало, что Зборовские имели на дворе защитников… возмущение возрастало.
Ваповская, которая дни и ночи стояла на коленях, молясь, у останков мужа, встала.
Не говорила ничего, голос застыл в её устах, указала рукой. Траурная процессия потянулась в замок второй раз.
– В замок?
– Да, к королю.
Но тут уж её опередила весть о втором выступлении. Пибрак был объят гневом, Генрих стиснул бледные уста. Хотели закрыть ворота.