Тут шум ещё продолжался, когда от встревоженного этим смятением и криками короля прибежал маршалок с приказом, чтобы немедленно все покинули замок.
Зборовский или не слышал приказа, или, разъярённый, не хотел обращать на него внимания, гонялся за Хорватом, пока его маршалок замковым людям не приказал схватить и увести.
Сообщили, чтобы все очистили дворы и выходили; толпа медленно начала расходиться, а замковая стража прогоняла оставшихся, но к Зборовскому, который от гнева обезумел, подступить никто не смел.
Хотел пойти к королю, но двери были закрыты, кричал, что должен ждать Тенчинского – не уступал.
Так почти до вечера напрасно его смягчали, уговаривали, приходили послы одни за другим – не уступал.
Вынудили его отойти немного к воротам, когда, едва это сталось, какая-то новая вспышка вернула его на плац для ристалищ к замку.
Он постоянно поносил Тенчинского, обзывая его трусливым и наглым, ругал Хорвата, проклинал Мошинского, досталось, в конце концов, и королю, которого звал куклой и бабой.
Когда уже смеркалось, а пан Самуэль был почти под воротами, едва-едва послышался стук копыт.
Галопом прискакал вооружённый Ян из Тенчина и влетел на эту самую ярость противника, который, не давая себя обуздать, прямо без всякого приготовления схватил меч, оскорбляя и понося Тенчинского и его товарищей.
Начали с обеих сторон громкими голосами кричать: «На плац! На плац!»
Закипела в Тенчинском кровь, Самуэль был как бессознательный.
Прежде чем прибыли на назначенное место, Зборовский хотел броситься на Яна. Затем сбоку стоящий Ваповский, также вооружённый и в леопардовой шкуре, накинутой на плечи, видя, что они достали мечи, испугался и кинулся между ними.
Никакая уже сила не могла удержать Зборовского, он не слышал ничего, ничего не видел, а, быть может, увидев Ваповского, врагом которого был, ещё больше ожесточился, поднял чекан и с силой два раза ударил им его по голове, так что кровь сразу же облила ему лицо.
Все тогда утратили память, те, что были с Тенчинским, и те, что сопровождали Зборовского, схватили, кто что имел под рукой, крик, замешательство и гвалт поднялись ужасные.
Пехота, которую привёл с собой Тенчинский, дала огня из нескольких ружей. Всё смешалось, сбилось в одну кучу.
Только теперь приятелям Самуэля удалось обезумевшего человека, которому пуля пробила ногу, подхватить и с ним вместе протолкнуться к воротам, которые штурмовала толпа, прибежавшая из города.
Но были даны приказы, чтобы никого не впускать в замок.
Король Генрих, а ещё больше французы, будущие с ним, так испугались этой суматохи и выстрелов, что всю ситуацию приняли за заговор против них.
Когда во дворе отыгрывалась эта кровавая сцена, все живущие в замке французы собирались, вооружались и, в неизмерной тревоге проклиная Польшу, готовились к отчаянной обороне. Действительно, Пибрак и несколько более рассудительных всё это сложили на сварливость и высокомерие поляков, но у страха глаза велики.
Генрих, бледный, закрытый в самой дальней комнате, окружённый приведённой гвардией, ждал последствий случившегося, а каждый шум и крик испуганных его людей бросал к дверям на оборону против мнимого нападения.