Анна, слушая эти рассказы о Зигмусе, забывала свои мечты о Генрихе, тогда почти их стыдилась. Говорила, что лучше было любить племянника и ему полностью посвятить себя, чем мечтать о невозможном замужестве, которое ей навязывали.
После этих повествований о Зигмусе (принцесса его в письмах Зысем называла), Анна была спокойной, счастливой, когда надежды на Генриха будили в ней беспокойство, раздражение, отвращение, какую-то боль.
Боялась плохого, предчувствовала его.
Одним вечером прибыл король и пустынный замок тут же неизмерно ожил. Французы, которые, только чувствуя за собой короля, были смелыми, а во время его отсутствия тихо сидели, двигались теперь шумно и суетливо.
С ними вместе приходили вести и заверения, что король решил развлекаться один и других забавлять.
Вилекье и Тенчинскому были выданы приказы. В замке, в саду на Зверинце вечерами собирались играть музыку и устраивать танцы – король очень мило танцевал!
Тенчинский старался заранее уговорить принцессу, чтобы и она раз или два просила Генриха к себе, чему он, наверно, будет рад.
Анна как-то неуверенно молчала, но крайчина тут же закричала, что обязательно из-за одного достоинства принцессе следовало также у себя принимать.
Отданное на хранение в сокровищницу серебро хотели взять для великолепного выступления.
Когда король прибыл, принцесса должна была немного снова о своём возлюбленном Зигмуси забыть, хотя после рассказа ксендза Варшевицкого он ей так снился, как его позже изобразили на гравюре, набожно стоящий на коленях с чётками в руке и глазами, обращёнными к небу.
Сразу после своего возвращения на Вавель, Генрих с приветствием представился принцессе в товариществе почтенного епископа куявского Карнковского и Яна из Тенчина.
Никогда Анна его ещё не видела таким чрезвычайно оживлённым, весёлым, раболепным и милым.
Для неё он, может, всегда был чересчур женственно и изнеженно выступающим юношей, которому не хватало серьёзности, но обаяние и очарование имел великие. Так отлично играл чувственность, к которой принцесса была непривыкшей, что ею хватал за сердце.
Она казалась искренней. Могла ли допустить женщина доброй веры, чтобы кто-нибудь так умело, так предательски умел лгать и святотатственно выражать чувства, которых в сердце не имел.
Весёлость короля, похвалы, которыми осыпал всё и всех, Анну также привели в хорошее настроение.
Заявила о готовности разделить забавы и помочь в них.
– Это для меня весьма необходимо, – сказал Генрих, – потому что без дам, без женщин ни одно на свете развлечение не может быть весёлым, всегда ему чего-то будет не хватать. Общество вашего королевского высочества нам желанно!
С этого дня начались приготовления. Обещали целый ряд пиршеств, вечерних забав при фонарях в саду, гонок, игр и т. п. Тенчинский, оживлённый, бегал, желая показать королю, что Польша не была такой варварской, как считали её французы, и что тут тоже отлично умели развлекаться.
Среди этих дел время бежало чрезвычайно быстро; принцесса давала себя унести этому течению и о заботах своих пыталась забыть.
Затем одного утра, когда Анна в своём спальном покое спокойно разговаривала с Зосей Лаской, советуя ей как одеться на будущий вечер и показывая ей драгоценности, в которые хотела нарядиться, – вбежала Жалинская с изменившимся лицом, как бы испуганная, видимо, неся какую-то страшную новость. Но так как она известна была своей сварливостью и напрасным постоянным недовольством, не произвело это на принцессу слишком большого впечатления. Жалинская, заметив Зосю, уже открытые уста закрыла и хотела уйти, когда, на данный знак Анны, Ласка быстро выбежала в другую комнату.