– Жалинсу, – начала принцесса. – Вижу, что ты пришла с какой-то жалобой! Что же случилось?
Руки старой охмистрины упали, заломанные, на глазах появилась слеза.
В минуту, когда она собиралась говорить, отвага ей изменила.
Анна встала со стула, немного взволнованная, потому что эта несмелость Жалинской доказывала, что произошло что-то чрезвычайно важное. Не привыкла она отступать перед чем-либо.
– Жалинсу моя, говори! Что там такое?
Охмистрина только покачала головой.
– А! Несчастная ты моя сирота, – воскликнула Жалинская, – в предназначении которой кормить предательство и неблагодарных принимать на собственный срам и погибель.
– Говори же, заклинаю тебя, – прервала уже действительно обеспокоенная принцесса.
Жалинская огляделась вокруг, вздохнула и, приблизившись к Анне, вполголоса бросила ей в ухо:
– Как меня живой видите, как хочу моего спасения… так… вот часом ранее, тут, в Кракове, я видела переодетой в мужчину ту недостойную Досю, о которой мы думали, что она у дяди на Подоле… Её французы сбаломутили и выкрали, также, как перед тем Заячковскую.
Принцесса возмутилась.
– Жалинская! Снится тебе! Этого быть не может! Дося! Заглобянка! Она! Она! Боже милосердный!
– Да, она. Эта добродетельная, это гордая Дося, которая ни моего сына не хотела, – говорила Жалинская, – ни того безумного Талвоща… никого…
– Глаза тебя подвели, – прервала принцесса, – в мужской одежде! Она…
Жалинская старалась успокоить.
– Они вовсе меня не подвели, а лучшим доказательством этого, – добавила Жалинская, – что, заметив меня, она тут же убежала.
– Где же это было? – спросила Анна.
– Я вышла сегодня утром в город, – говорила охмистрина, – мне было нужно купить разных вещей, так как их теперь без меры нужно. Я зашла по дороге к Доминиканцам… Она стояла на коленях у алтаря.
Анна молчала.
– Это загадка какая-то, ежели не ошибка, – ответила она, остывая. – Всегда предпочитаю думать, что ошибка, чем верить, что эта достойная девушка…