Пибрак покачал головой.
– Может, нет, – сказал он коротко.
– А если бы даже так было, – отозвался Вилекье, – лучше ли рисковать утратой французской короны?
– Той ничего не грозит, – прервал Бельевр, – королева-мать хоть бы год была регентшей, сумеет удержать на поводу тех, которых бы можно опасаться. Советую осторожность, – докончил посол, – из моей любви к пану.
Он низко склонился.
– Не говорю о польской короне, – прибавил он, – но с этой резкостью поляков, которые очень стоят за свою честь, осторожно нужно действовать. Особы короля не уважают, когда чувствуют себя обиженными, а не подлежит сомнению, что за обиду примут презрение их страны, короны и присяги, им принесённой.
Генрих слушал эти выводы Бельевра с очевидным омрачением и недовольством. Посол заметил это, наконец, и умолк.
– Не знаю, – отозвался кисло король, – что решат сенаторы, но мне это всё одно. Я должен ехать, ехать хочу и поеду. Прошу вас только, господа, чтобы об этом моём решении никто не знал. Суврей, Вилекье помогут мне.
Затем король, точно что-то себе припомнил, живо вставил, обращаясь к Вилекье:
– Поговорите о том с командиром моей гвардии, с капитаном Лархант.
Вилекье поклонился.
– А прежде всего я должен ещё сегодня увидеться с Седерином, – прибавил он. – Без него мы ничего не сделаем, ни я, ни Лархант, ни Суврей.
После короткого молчания король, взглядом обойдя собравшихся, сказал ещё:
– Стало быть, мой отъезд постановлен. Это решено. Согласно моему мнению, чем скорее он наступит, тем лучше. При наибольшем старании о сохранении тайны, не удержится она, когда протянется.
Совещание казалось оконченным, и однако никто уходить не смел.
Король бегал по покою, насупленный.
– Нужно всё предвидеть, – сказал он тихо. – Поляки будут гневаться на меня… а в гневе сдержанности не имеют. Готовы даже то, что я имею и оставлю, забрать; драгоценности, кои я привёз с собой, были бы потеряны. Многие из них имеют для меня ценность памяток.
– Надобно уже сейчас отослать их во Францию, – сказал Вилекье.
–
Король, подтверждая, склонил голову.