Оно учило меткому владению копьём, но в Польше эту забаву менее ценили и, как говорил старый Белинский, предпочитали сильную, чем изнеженную и ловкую руку у рыцаря.
Король, как правило, надолго проспал, и не вышел в покои аж до десяти.
Тенчинский, который едва вздремнул, был уже давно готов к приказу.
Из всех поляков пан подкоморий был наиболее приятен королю, и он также любил короля; а привязался к нему с таким ослеплением, что в нём одно хорошее видел.
При графе Яне короля ни в чём упрекнуть было нельзя, так горячо вставал в его защиту, и готов был в малейшем оскорблении чести Генриха проливать кровь. На протяжении всех дней Тенчинский от него не отступал, стараясь предвидеть и предупредить великие желания короля.
Несколькими днями раньше подкоморий имел удовольствие одарить его очень красивым конём восточной крови, который понравился Генриху. Как с тем конём, так поступал он с каждой иной королевской прихотью, стараясь её удовлетворить, хотя бы наибольшей ценой.
За эту милость король, правда, платил ему великой любезностью, привязал его к своей особе, давал явное первенство, но вовсе в свои тайны, в то, что делалось в глубине сердца, не допускал. Лгал подкоморию также как иным полякам, а на свои забавы с французами не приглашал его, скрывался с ними. Бледный и измученный король, выйдя из своей спальни, приветствовал Тенчинского вопросом, не прибыл ли кто из Франции.
Последние, полученные двумя днями ранее, новости из Парижа, велели каждую минуты ожидать катастрофы.
Генрих знал, что Карл лежал в кровавом поту, догорая, мучимый видениями убийств и резни, и что мать не спускала глаз с герцога Алансонского и Генриха, короля Наварры, а Монморанси и Коссе уже были отправлены в Бастилию, Турень и Тор сбежали, Моле и Коконнас под судом.
– Из Франции ни о ком не знаю, – ответил Тенчинский, – но посол императора Максимиллиана просит об аудиенции и ждёт.
Был им Андрей Дубич, и его немедленно ввели. Король, который имел быстрый взгляд, пытался по его лицу отгадать, с чем пришёл. Дубич не показывал по себе, что нёс что-то важное.
Объявил только, что имеет от цезаря собственноручное письмо к королю, с поручением отдать в его собственные руки.
Действительно, в маленьком свитке бумаги, оснащённом печатью с перстня императора, Генрих узнал письмо Максимиллиана, догадался, что письмо должно было содержать что-то важное, и, не распечатывая, поблагодарил Дубича. Ушёл с ним в свой кабинет.
Подкоморий остался с Дубичем один и после короткого разговора проводил к его карете.
Закрывшись в кабинете, король долго не возвращался в покои.
Письмо императора в нескольких словах содержало то, что в Венсенском замке 30 мая умер Карл IX, регентство оставляя матери.
Всё лицо Генриха запылало огнём, но это продолжалось мгновение ока, он побледнел, спрятал письмо и, после короткого размышления, пошёл к зеркальцу, чтобы с его помощью такое сделать лицо, которое бы ничего узнать не давало, ни радости, ни беспокойства. Он должен был до времени скрывать тайну. Впрочем, эта новость, присланная императором, не была официальной. Король не мог сомневаться в её правдивости, но она нуждалась в подтверждении.
Он достаточно знал свою мать и её привязанность к себе, чтобы не сомневаться, что тут же вышлет к нему гонцов.
Он размышлял ещё взаперти, когда один из пажей постучал в боковую дверь.
– Гонец из Франции!