– Нет для этого лучшего способа, – добавил Пстроконьский, когда уже входили в залу, – как на польке жениться. Пусть ускорит свадьбу с инфанткой.
Сенаторская зала, довольно обширная, украшенная, казалась грустной и пустой. Пыль лежала на лавках и, несмотря на открытые окна, запах нежилой пустоши, пыли и забвения пронизывал воздух.
Медленно стягивались господа сенаторы, предвидя, что численность будет небольшой. Тихо вошёл маршалок Фирлей и, едва поздоровавшись с теми, которых застал, занял место на стороне первой лавки. Вошёл потом Остафий Волович, каштелян Троцкий, приветствуя Зборовского, который разговаривал ещё с Тенчинским, за ним явился Жалинский, каштелян Гданьский, достаточно покорный и скромный.
Немногих дольше можно было ожидать. Напрасно спрашивали о нескольких, узнав, что их в городе не было.
Важнейших совещаний никто не ждал, а весна вызывала всех на деревню.
Король обычно довольно долго заставлял себя ждать, и в этот раз не ожидали его скоро, собравшись в маленькие кучки, когда Тенчинский, выйдя на минуту, вернулся, объявляя короля.
Отворились широко двери. Генрих шёл, ведя за собой Пибрака, как переводчика, для помощи.
Взгляд на него указывал, что он прибыл с чем-то важным, лицо имел мрачное и торжественное.
Вдобавок необычная одежда обращала взгляды. Весь одетый в чёрное, даже без цепочки на шее, король на спине имел какой-то чёрный тяжёлый плащ, волочащийся за ним, какого никогда не носил.
Едва господа сенаторы заняли места, когда Генрих вынужденным голосом, понурым, начал говорить.
– Я пришёл, господа сенаторы, поделиться с вами своей болью. Дошла до меня от королевы-матери грустная новость, что любимейший брат мой, король Франции, окончил жизнь. Не сомневаюсь, что вы отдадите ему надлежащую честь, потому что Польшу он любил также, как Францию и был ей самым доброжелательным.
Едва задержавшись на минуту, Генрих дал знак Пибраку, чтобы прибыл ему на помощь. Сенаторы поглядывали друг на друга, сидя в молчании, всех их охватила какая-то тревога и беспокойство.
Но Пибрак уже, достав письма из Франции, начал их читать.
Предчувствовали, что король будет, наверное, требовать позволения отъехать для захвата власти, и сенаторы изучали друг друга глазами, пытаясь понять, что делать и как должны отвечать, когда король сам за Пибраком возвысил голос:
Привлекло чрезвычайное, почти неестественное спокойствие и резигнация, с какой начал говорить.
– Я буду вынужден, – сказал он, – направиться во Францию, – это несомненно; между тем, регентство в руках моей матери, в стране царит спокойствие, ничего не угрожает. Поэтому у меня есть время подождать, но обдумайте мой отъезд и решите.
Прежде всего, – добавил он, поворачиваясь к тем, которых особенно желал привлечь на свою сторону, – прежде всего нужно дела этого королевства так устроить, чтобы ему спокойствие и хорошее правление было обеспечено. Это моя обязанность и мы должны срочно этим заняться.
Всё, что он говорил, было таким красивым, рассудительным, таким льстивым, что никто из сенаторов не нашёлся что ответить. Молчали под впечатлением известия, которое их встретило совершенно врасплох, а они были в таком маленьком количестве, что боялись что-либо решать.
Король вздохнул.
– У нас есть время, – повторил он, – ничего туда не гонит, – сказал он после маленькой паузы, – однако же ничего предвидеть невозможно. Для дел моего французского королевства могу стать нужным, поэтому я просил бы вас, чтобы вы ускорили созыв сеймиков и сеймов.