Генрих снова начал смеяться.
– Пожалуйста, – прервал он, – как я, смейся над этим… нет в том смысла, что люди плетут!
От короля разгорячённый карлик бежал прямо к принцессе. Он опасался, как бы до неё не дошла та новость о задуманном побеге, спешил успокоить Анну.
Он был тут очень желанным гостем, потому что у принцессы все жаждали новостей, а никто не приходил, она чувствовала себя покинутой. Кто жил, около короля и его двора искал лучшего знакомства с положением.
Все дамы и сама Анны вышли к Крассовскому, который едва дышал от усталости.
– Прямо пришёл от короля, – начал он живо. – Негодные люди распустили уже весть, якобы король задумал уйти, не дожидаясь разрешения на путешествие от панов сенаторов. Но мой Генрих смеётся над этим и не думает отсюда двинуться. Это клевета.
Принцесса спросила, сильно ли он грустит по смерти брата, от боли, которую должна была испытать мать, тронутая этой смертью!
На этот наивный вопрос карлик не мог ответить, чем доказывал незнание отношений великой семьи. Объяснить же принцессе, что мать не любила сына, что сама устраивала заговоры против него, что брат не терпел брата и что радоваться мог его смерти… Крассовский не смел. Опустил глаза и молчал.
Когда это происходило у принцессы, внизу у короля в городе, постоянно менялись прибывающие и отъезжающие. Один француз за другим покидали Краков.
Среди них царила как бы какая-то паника, которая способствовала, что одни перед другими просились, требовали, умоляли, чтобы их отпустили во Францию.
Бельевр первый попрощался с королём, забрал письма и явно, в белый день, двинулся с великой поспешностью, но это объяснилось нуждой высылки через него уполномочивающих писем.
В действительности же ему было поручено приготовить для короля коней на дороге.
На Седерина и Ларханта нельзя было полностью положиться, так как король торопил, не давая им времени для приготовления замены упряжи.
Бельевр должен был ждать Генриха у границы. Об этом никто не догадался.
Вскоре за ним таинственно завязанные узелочки и коробочки, драгоценности, жемчуг, цепочки, что Генрих имел самого дорогого, – опасаясь, чтобы это не задержали, отправил, доверив надёжному
Наконец под вечер де Нефи был отправлен прямо в Вену, к императору, объявляя ему о скором прибытии короля.
В тот самый день, когда панов сенаторов обманывал заверениями, что вовсе не нужно спешить, что ждать будет терпеливо, пока сейм решит о выезде, король уже бесповоротно решился на побег.
Все приготовления к нему были сделаны.
По чрезвычайному движению и беспокойству на дворе можно было, на самом дел, догадаться о чём-то, и люди подозревали Генриха, но Тенчинский, епископ Карнковский, Зборовский громили тех, что смели даже допустить, чтобы хотел так позорно их обмануть.
Подкоморий был готов клясться за короля, жизнь давать за него; ругал и сопротивлялся, когда ему напоминали о том, что за королём надлежало следить.