После речи короля царило молчание, шептались, советуясь, кто ответит. Выпало на Зборовского, который начал со слов скорби и сочувствия к королю.
– Милостивый пане, – добавил он, – позволишь, чтобы мы, так неожиданно застигнутые, могли посовещаться. Дело великой важности, нас маленькая кучка, а ответственность лежит важная.
Услышав это, король, как бы рад был освободить себя от дальнейших разбирательств, живо встал и объявил через Пибрака, что оставляет панов сенаторов для дальнейшего обсуждения, что им делать дальше, а сам собрался к выходу.
Собравшиеся паны, в молчании попрощавшись с Генрихом, остались на своих местах, и после его ухода сидели встревоженные, неуверенные, что предпринять, словно молния упала между ними.
На лицах видно было замешательство. Особенно Карнковский, епископ куявский, дрожащий, казался доведённым до отчаяния этой новостью.
Он принадлежал к тем, кто с Тенчинским поддерживали короля и складывали на него самые большие надежды. Сама мысль, что Генрих мог бы уехать, и, пренебрегая польскими делами, посвятить себя Франции, устрашала епископа.
Вскоре после выхода короля приготовились к пылкому диспуту в зале сенаторов, и три часа продолжались разные голоса, нарекания, страхи, прогнозирования, которые тем окончились, с чего начинались; нужно было как можно скорей созывать панов, разослать письма шляхте, собрать народ, чтобы решить, можно ли допустить своему новоизбранному королю выехать во Францию, где мог подвергаться гражданской войне и опасности.
В минуты, когда покрытый траурным плащом король шагал в залу объявить о смерти брата созванному совету, до сих пор сохраняемая тайна о пришедших из Франции новостях дольше уже сохраниться не могла.
Сами французы её выдали.
Охмистр Конецкий, который как раз шёл к инфантке, встретил в коридоре Тенчинского. Бледный и смешанный подкоморий остановил его и шепнул грустную новость.
Конецкий, человек слабый и беспокойный, спросил, поднимая вверх руки:
– Пане граф, а что же будет с инфанткой? С королём? Со свадьбой?
Тенчинский пожал плечами.
– Король во Францию хочет ехать! – ответил он, спешно уходя.
Не в состоянии ни от кого ничего больше узнать, охмистр поспешил наверх к своей госпоже.
Там не знали, не догадывались ещё ни о чём. Доносили только Анне, что вчера несколько послов прибежало из Франции.
Крайчина с Зосей стояли, ожидая принцессу, когда вбежал Конецкий, ломая руки.
– Король французский умер! – воскликнул он. – Новость пришла из Парижа. Наш Генрих, вынужденный или по доброй воле, собирается во Францию.
Он кончил эти слова, когда вошла медленным шагом Анна, побледнела, услышав, что он принёс, и Ласка должна была её поддерживать, потому что боялась, как бы не ослабла.
Принцесса, всегда набожная, едва остыв, с резигнацией встала на колени у кресла, ближе стоящего, и начала молитву за душу умершего. По её примеру пошли все.