Во времена Саксонцев

С деланной, вынужденной весёлостью они протанцевали, громко смеясь, а в душе проклиная эту кадриль, в которой король с презрением на лице, с грацией и свойственным ему равнодушием подавал по очереди руки прошлому и настоящему. Для прекрасной Уршулы, которая льстила себе, что будет последней и останется у его бока навеки, было это страшное Momento mori.

Наперекор Софии Каролине, которая, укрывшись, следила за всеми движениями этих дам, с ревностью в сердцах, соприкасающихся друг с другом и стреляющих огненными взглядами, Август всех их вместе с их партнёрами пригласил на общий ужин, на котором с болью, унижением, гневом в сердце, красивая Уршула играла роль хозяйки.

Кёнигсмарк, самая холодная из них, с панской гордостью и равнодушием, свободней других остроумничала, сильно задевая короля, который принимал её остроумия с покорностью своей судьбе.

Сквозь специально наполовину открытые двери та, которая создала эту прекрасную кадриль, могла, незамеченная, убедиться, что Август с грозным величием, неомрачённый, господствовал среди этих богинь.

В делах его сердца, ежели такая распущенность может иметь что-то общее с сердцем, было это только начало; мир недоумевал, потому что распущенность дошла аж до чудовищных выходок.

Конец первого тома

Том II

I

Бедный Витке. После первых попыток сближения со двором при помощи Константини, поражённый тем, что должен был быть простым безвольным инструментом в руках камердинера, не показываться перед королём и не дать узнать о себе, он очень хотел признать за своей амбицией поражение и вернуться к торговле. Но машины – сильные, когда их колёса раз подхватят человека, нелегко ему из них выбраться. Ещё счастливец, когда, не раздавленный всмятку, он вырвется на свободу, не когда захочет, но когда его выбросят, как плод, из которого выжали сок.

Витке поплатился теперь за легкомыслие, с каким добровольно бросился в этот водоворот придворных интриг, которые вились вокруг короля польского. Ловкий Мазотин умел его ценить, нелегко было честного и богатого купца заменить, поэтому не выпускал из рук это счастливое приобретение. Витке не смел на него нарываться, резко с ним разрывая, потому что знал, каким жестоким он был и мстительным. Поэтому он должен был служить, хоть с отвращением. Использовали его для Любомирской, для Товианьской, для примаса, во многих случаях, когда речь шла о деньгах, для которых бескорыстие Витке было неоценимой порукой.

Единственным утешением этого связанного купца, который попеременно должен был играть роли немца и поляка в интересах короля, а тот в действительности даже и не знал его, было то, что в Варшаве мог почти ежедневно упиваться лицезрением на глазах его с чрезвычайной быстрой развивающейся красивой Генриетки.

Мать, тоскующая и неспокойная, уже год просила его вернуться, или, по крайней мере, приехать на какое-то время в Дрезден, интересы торговли страдали от отсутствия главы дома. Витке тосковал, возмущался, но Константини, вводя его в заблуждение, угрожая, высмеивая и льстя попеременно, со дня на день задерживал его отъезд в Дрезден.

Подкоморина Любомирская уже вовсе в посредниках с королём не нуждалась. Между Августом и ней была полная договорённость. Отношения налажены, а через неё примас и Товианьский перешли к королю.

Таким образом, здесь обходились уже без него, но Константини, сам вполне чужой в Польше, не доверяющий никому, рад был, что имел на услугах знакомого с языком и обычаем края Витке.

Шум, какой вызывали злоупотребления саксонских войск, о выходе которых из границ Речь Посполитой резко намекали, вынуждал короля Августа убаюкивать неспокойные умы, искать средства, которые хотя бы часть саксонских сил позволяли оставить в границах Речи Посполитой.

Война с Турцией оказалась невозможной, невероятной. Турки, хоть скрепя сердце, Украину и Каменец возвращали Польше, желали мира. Поэтому там саксонцы были вовсе не нужны.

К счастью, осталась Лифляндия как awuls для возвращения. Глаза Августа, так же как Фридриха Бранденбургского и царя Петра, обращались к Лифляндии.

В интересах Августа, который намеревался переделать и разделить Речь Посполитую, был захват Лифляндии. Завоевание её саксонскими войсками давало ему некоторое право обхождения с нею как с завоёванным краем. Договориться о завоевании её с Фридрихом казалось возможным.

Всё для Августа складывалось чрезвычайно удачно. Дания обещала идти с ним, Бранденбургский курфюрст обещал, если не помощь, то симпатию, царь Пётр первый вытянул руку к королю и предложил союз. Наконец Август, сильный, зрелый, хитрый политик, льстящий себе, что был замечательным вождём, имел против себя юношу, объявленного наполовину безумным, чудаком, без опыта, который объединившимся против него никоим образом не мог сопротивляться. Швеция, говорили, не имела денег, оружия, людей и вождя. Победа казалась лёгкой, война – заманчивой. Флеминг и генерал фон Карловиц подговаривали короля к ней, а Август сам не нуждался в побуждении и нетерпеливо её требовал.

Поэтому в минуты, когда должна была начаться борьба с Карлом XII, соглашение с царём Петром было большого значения.