Именно в эти минуты в Польше появился лифляндский дворянин, о котором уже ходила молва, как о человеке с большими способностями.
Был это тот славный и несчастный, смелый, но порочный, Рейнголд Паткуль, которого ждала такая грустная судьба, а кровь его навеки обрызгала Фридриха Августа.
Когда Витке приехал в Варшаву, там ни о чём, ни о ком не говорили, только о Паткуле. Примас заверил, что он привёз от своих земляков воззвание, просьбу к Августу, чтобы шёл освободить Лифляндию. Обеспечили даже денежной помощью с их стороны… Сто тысяч талеров для начала… Прибавив к этому союзу Данию, Бранденбурга и царя Петра, как же мог Август не поддаться искушению почти заранее обеспеченной победой?
А против этих сил выступал юноша, один, без людей, без оружия, без денег и опыта.
Дать захватить себя благородством и этому одинокому юноше подать руку! Для этого король Август был слишком амбициозным и эгоистичным. Скорей готов был предать, чем пожертвовать собой.
К этим всем побуждением войны со Швецией следует прикрепить очарование, какое Паткуль сам вызывал.
Отважный, образованный, в наивысшей степени хитрый, в политике он был вполне той же школы, что и Август II. Искал в ней успеха, не оглядываясь на средства и не ограничиваясь никакими моральными соображениями, но был, может, ловчее него, потому что лучше это скрывал, когда Август не стыдился своего коварства и легко давал ему себя захватить.
Красноречивый, знаток людей, гладкий, как придворный, и энергичный, как солдат, и полный энтузиазма, когда тот мог ему послужить, Паткуль приобрёл себе почти всех, с которыми вошёл в сношения. Также необычные способности давали ему превосходство над теми, с которыми имел дело.
Витке, верный своей слабости к Генриетке, о которой не забыл и в Дрездене, потому что вёз для неё приобретённые тут подарки, побежал, вернувшись, к Ренарам, где был всегда милым гостем.
Девушка первая выбежала к нему навстречу, потому что была уверена, что не приветствует её с пустыми руками. И действительно с полным фартучком она вернулась к матери.
Родители также поспешили навстречу другу, потому что так его уже там называли. Его отвели в спальню, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.
Ренар, которому, впрочем, после побега Конти было всё равно, кто будет царствовать, лишь бы это царствование приводило в город жизнь и оживление, хотя не имел особенного уважения к Саксонцу, хотя в душе предпочёл бы француза, умел со своего положения оценить Августа и достаточно ему благоприятствовал. Знал, что король пил много и опьянялся охотно, что притягивал к себе людей, сыпал деньгами… и устраивал великолепные пиры, был, поэтому, за него и желал ему успеха, чтобы потом Варшава ожила сеймами, карнавалами, охотами и женскими интригами.
Он первый объявил Витке о Паткуле и вероятности уже прогнозируемой шведской войны. Приём царя Петра в Дрездене, известие о котором привез Витке, был равносилен союзу с Россией, обеспечивающего почти легкое уничтожение неосторожного юноши.
Имея поручение от Мазотина узнать подробнее, что слышно было около примаса и остатка оппозиции, наш купец, хотя и мог найти какое-нибудь видимое средство втиснуться к Ловичу не очень хотел там показываться. Сперва хотел где-нибудь поймать Пшебора, из которого надеялся вытянуть всё, что ему было нужно.
Ренары пренебрегали им, потому что ему как-то не везло, поэтому не знали даже, где заблудился. Витке должен был преследовать его по городу, и узнал, что он временно при ком-то из Любомирских.
Тот много обещающий себе Лукаш в то время, когда своевольно бросал Пребендовскую, теперь сетовал на свою недальновидность, потому что назад вернуться было невозможно. Достать до примаса ему не удавалось и от нужды он пристал к одному из молодых Любомирских, который не мог простить королю позора, какой испытала его семья, из-за романа подкомироны.
Пшебор мучился над своей судьбой, искал чего-то лучшего и с радостью ухватился за Витке с готовностью к его услугам.
Не много, однако, из него можно было сделать. Лукаш больше о себе воображал, чем мог достичь. Завистливый, мстительный, слишком вспыльчивый, он не мог идти по скользкой дороге, на которую ступил, а чем больше терял терпения, тем меньше ему везло. Через него Витке получил информацию о Ловиче, сам там не желая показываться.
Пшебор, что казалось ему чрезвычайно удачным, вступил в любовные отношения с немолодой резиденткой, пребывающей при каштеляновой Товианьской. Служили они ему причиной поездки в Лович.
– Помни только одно, – сказал ему немец, давая деньги на дорогу, – не лги мне, потому что меня не обманешь, а если тебя раз схвачу на желании обвести вокруг пальца, больше тебя не трону!