– О’кей. Значит, говорить не хочешь. Прости. Спокойной ночи.
Кровать скрипнула.
– А о чем ты хочешь говорить?
– Ты мне не рассказывала, как попала на работу в издательство.
– Проходила стажировку и осталась работать. Постепенно литературный мир начал мне нравиться… А ты? Как тебя занесло из космонавтов в редакторы?
Я вздохнул.
– После расставания я решил уехать от плохих воспоминаний, собрал вещи и сел на поезд в Нью-Йорк. Ехал в неизвестность – ни работы, ни жилья. Приятель договорился, чтобы меня приняли на должность администратора в отдел научно-популярной литературы, а со временем я стал редактором. Все почти как у тебя.
– Сама я такую карьеру не выбрала бы, – призналась Райли. – Но она мне неожиданно подошла. Я всегда считала себя творческой натурой.
– Еще бы, раз ты прячешь вибратор в кукле. Этого уже не превзойти. – Не дождавшись ответа, я спросил: – Ты улыбаешься?
– Здесь темно, поэтому я не обязана признаваться.
Я явственно услышал улыбку в ее голосе.
Мы замолчали.
Одна мысль давно не давала мне покоя. Я нелестно отзывался о семье Райли, перехватив ее письмо автору колонки советов (я даже позволил себе назвать ее мать меркантильной и самовлюбленной нарциссисткой, если я не путаю). Но приехав сюда и познакомившись с родными Райли, я понял, что сильнее ошибаться не мог, и готов был в этом признаться. Я достаточно взрослый, чтобы признавать свои ошибки.
– Я должен перед тобой извиниться.
– Уточни, а то ты задолжал мне минимум десяток извинений.
Я усмехнулся, радуясь, что Райли не дает себя в обиду.
– За то, что я наговорил о твоей матери, прочитав твое письмо колумнистке.
Она вздохнула.
– С моей мамой никакого терпения не хватит, но на самом деле она очень хороший человек и прекрасная мать. Письма, которые она рассылает под Рождество, бестактные, я сама от них морщусь, но сердце у нее доброе. Она пишет их не для того, чтобы ткнуть кому-то в нос наши успехи, а потому что она нами гордится.
Я кивнул.