— И, наверно, в наш Краков?
— А куда же, мать?
— С вами, должно быть, кого-нибудь ещё?
— Господь Бог.
Марцинова по-прежнему кивала головой.
— Ой! И так ты один пришёл прямо сюда! Милый Пане Иисус! Один!
— Разное бывало, матушка, по большей части один.
— Наверняка у тебя есть рекомендация к кому-нибудь или письмо, или родственники?
— Ничего, ничего… никого… Божья опека и людское милосердие.
— Ой! Ой! Как же это, бедняжечка! — воскликнула Марцинова, хлопая в ладоши. — Господи Иисуси, издалека! Один, на человеческую милость, на Божью опеку! И не боялся так идти?
— А чего мне бояться?
— Разбойников, случайностей… Бог знает, — добавила она, крестясь, — злого духа.
— Что же с меня взяли бы разбойники? От злого духа есть крест, на злой случай — ангел-хранитель.
— Даже приятно слушать, такой разумный ребёнок… А что же думаешь делать в Кракове?
— Не знаю… и поэтому вы видели, что я плачу; потому что, когда этот Краков, о котором я мечтал, на который вся надежда, уже близко, то меня такой страх берёт, такой страх, мать…
И он снова заплакал.
— Не бойся, дитя моё! Кто с Богом — Бог с ним! Ангелы Господни с тобой, мой дорогой… не оставит тебя Матерь Божья, опекунша сирот и бедных; Краков большой, в нём милосердия довольно и хлеба достаточно!
— Дай Боже, чтобы слова ваши были для меня добрым знамением, мать… благослови вас за них Бог!
— Не за что, друг мой, не за что! Ты, быть может, не ел? — спросила она живо.
— У меня есть ещё кусочек хлеба…