— Ну вот, я тебя сам хочу выслать в Венгрию.
— С чем, с кем, зачем? Вы? Уж не с краденным конём?
— Лучше, потому что, может, с краденным ребёнком.
— Гм? Христианским?
— Хотя у него ни жизни, ни веры отобрать не думаю, и я его не высылаю, а только помогаю.
Он пожал плечами.
— За деньги, — сказал Лагус.
— Разумеется, за деньги, и вы также не бесплатно пойдёте.
— Само собой.
— Я вам укажу место, куда его под расписку отдадите, а, вернувшись, получите что вам причитается.
— Что это за ребёнок? — спросил Лагус.
— Тебе на что знать? Ребёнок… достаточно… Не нужно. Потерять его не хотят, только вышлют. Вот, это всё.
— Скажите мне, однако, что это за ребёнок, потому что, кто вас знает, не повесят ли за это, а мне уж не хотелось бы на старости лет.
— Ну, это и молодому ещё горше не хочется.
— Старый предпочитает спокойствие, — сказал Лагус, — человеку уже не в Венгрию ходить, а лучше под костёлом лежать с протянутой рукой. Не сегодня-завтра затянутся мои раны, которые оставили на моих ногах лютик и волчье лыко, только и сыплется милостыня и без Венгрии. Что же это за ребёнок, пане ребе?
— Что тебе об этом знать? Я тебе на руки отдам, а ты, как бывало, коня поведёшь.
— Много ему лет? — спросил Лагус, глядя в глаза еврею.
— Ну, ребёнок… четырнадцати-пятнадцати лет.
— И болтает мне о ребёнке! Это юноша.
— Юноша и ребёнок — всё одно.