Стражи Ирия

Владик чуть не разрыдался. Сколько раз за минувшие месяцы ему хотелось пожаловаться на тяжкую судьбину, излить на чужие уши свои сокровенные горести, вывалить на левого человека весь воз своих проблем. Но жестокосердный Цент наложил мораторий на его жалобную книгу, пообещав за подобные выходки вырвать язык и не только. Приходилось терпеть, носить все в себе. Накопилось в итоге столько, что в себе уже не помещалось, так что Владик, если выпадала минута покоя, и рядом никого не было, жаловался вслух единственному человеку, которому до него было дело – себе самому. Что тоже было рискованно, потому что однажды Цент застукал его за жалобным онанизмом, и заставил в качестве наказания есть земляных червяков. Владик осилил двух, затем угощение полезло обратно с солидными процентами.

И вот долгожданный миг блаженства настал. Десятки внимательных слушателей, готовых внимать ему, неограниченное время, отсутствие кровожадного изверга – самые благоприятные условия для жалобной книги. И Владик, без ложной скромности, начал:

– Я так страдал! Я столько пережил! Вы даже себе не представляете….

Не успел начать, как посыпались утешительные лайки. Первый пришел от Славика. Лучший друг показал Владику большой палец, дескать – так держать, и, нажав ногой педаль, спустил под собой воду. Тут же появилась девушка и своевременно побрызгала вокруг Славика освежителем воздуха.

Рай, он и есть рай. Одни радости, и только. Владик кушал гамбургеры (как же он истосковался по ним, да и вообще по нормальной человеческой еде!), жаловался на жизнь, и одновременно с этим был участником рейда в своей любимой роли танка. Жизнь после смерти была прекрасна. И чего же он, глупый, не умер еще в детстве? Зачем жил? Зачем страдал? Ну, ничего, зато теперь-то у него все будет хорошо, и лютому извергу Центу до него больше никогда не добраться.

Когда программист вдруг сорвался с места и попытался броситься в туман, Цент едва успел его перехватить. Спасло то, что Владик стартовал с четверенек, что заняло некоторое время. Князь ухватил подданного за шкирку, и рванул обратно.

– Славик! Я иду! – бредил страдалец, вырываясь на волю. – Пусти меня, у меня там рейд….

Цент понял, что слабохарактерный Владик попал под воздействие темных чар, и расколдовал его обухом по затылку. Теперь у княжеских ног валялись уже два бесчувственных тела.

– Задурить очкарику мозги дело не хитрое, – презрительно усмехнувшись, заметил Цент. – Там, в сущности, и дурить нечего.

Вместо ответа из тумана прозвучал издевательский смех. Цент, рассердившись, хотел обложить темные силы такими немыслимыми словами, окатить такими несмываемыми комплиментами, чтобы демоны до конца своих дней тяготились комплексом неполноценности. Но вдруг понял, что никакого тумана уже нет, а он стоит в незнакомом темном коридоре один.

Не успел опомниться, как откуда-то вдруг полилась родная и любимая мелодия в стиле русского шансона, а затем зазвучал качественно прокуренный голос исполнителя, тянущий балладу о юном воре, которого бездушные присяжные и судья-изверг обрекли на тюремное заключение за ряд сущих шалостей: кого-то убил, что-то украл. Цент замер на месте, пытаясь понять, что происходит. Откуда льется его любимая песня? Цент мотнул головой, ущипнул себя два раза, поковырялся мизинцем в ухе. Песня продолжала звучать. Она была настоящей и исходила из внешнего мира. То была музыка девяностых, счастливых и свободных времен.

Цент пошел на эту музыку, потому что иных ориентиров в этом мире у него не осталось. С каждым шагом она становилась все громче и громче, пока, наконец, не привела его к двери. Из-под нее наружу пробивался красноватый свет, а еще слышался женский смех, звон бутылок, доносился запах сигаретного дыма и божественный шашлычный аромат.

Шансон, выпивка, бабы, шашлык…. Цент еще раз ущипнул себя, ибо сильно заподозрил, что умер, и стоит пред вратами райскими. Вроде бы не помнил, чтобы умирал, но ведь неизвестно, как оно бывает. Вдруг все произошло очень быстро, что даже понять ничего не успел.

Цент быстро подошел к двери и распахнул ее. И едва не захлебнулся нахлынувшим валом абсолютного счастья.

Так и есть – он умер и заслуженно попал в рай. Притом не просто в какой-то там общественный христианский рай, безрадостный и унылый, где кроме скучной вечной жизни никаких удовольствий не припасено, а в свой собственный, на заказ сделанный рай.

Персональный рай являл собой любимый кабак Цента, который функционировал в городе во времена свободы и счастья, а затем, с приходом унылой эпохи порядка и безнадеги, бесследно исчез, как и многое другое. Немало вечеров провел Цент в этом заведении. Лучшие люди города собирались тут, чтобы отдохнуть после трудов праведных. От обилия наколок пестрело в глазах, от концентрации крутости звенел воздух. В этом кабаке не только приятно проводили время, но решали важные вопросы, заводили полезные знакомства, обсуждали наиболее эффективные методы пробуждения щедрости в жадных коммерсантах. Иной раз дело доходило до стрельбы. Так был убит прямо за своим любимым столиком один нехилый авторитет. Ликвидировали в лучших традициях девяностых – ворвались трое с автоматами и давай валить всех подряд. Цента в тот вечер в заведении не оказалось, ибо интуиция и один хороший знакомый подсказали ему остаться дома.

Но если не брать в расчет мелких недостатков в виде периодически врывающихся внутрь и всех убивающих автоматчиков в масках, заведение являло собой идеальное место для приятного во всех смыслах времяпровождения. Неплохая кухня, арсенал напитков внушал уважение, всегда приятная компания, интересные собеседники. В том кабаке подавались лучше девочки города, юные, свежие, едва ступившие на тропу проституции. Высший сорт, вчерашние, а иногда и действующие школьницы. Совсем не те чудовища, что топтались на обочинах дорог, и не те потасканные профессионалки, что обслуживали клиентуру на конспиративных квартирах. Свежак. Эксклюзив. Товар не для всех.

Немало восхитительных вечеров провел Цент в этом заведении. Пил, гулял, веселился, и наивно полагал, что так будет продолжаться вечно. Мог ли он тогда помыслить, одной рукой держа шампур, прогибающийся под тяжестью баранины, а другой лапая за упругую попу отличницу с косичками, что этот божественный мир в скором времени будет разрушен, а на его месте возникнет что-то иное, куда менее приятное. Никто этого и предположить не мог. Всем конкретным пацанам казалось, что прекрасные девяностые продлятся сотни лет, но все оказалось куда пессимистичнее. Темные силы не дремали. Так что когда Цент вышел из тюрьмы, не было уже ни любимого кабака, ни конкретных друзей, ни самих девяностых.

Но справедливость восторжествовала, и кабак со всем содержимым вознесся на небо, где и ждал праведника. Небесная версия кабака была даже лучше земной, потому что к Центу подошел ангел в форме бармена, и по секрету сообщил, что для него, как для почетного клиента, все и всегда теперь за счет заведения. Вечно скупой на чаевые Цент воспринял эту новость с нескрываемой радостью и тут же сделал заказ с размахом: потребовал много-много шашлыка и много-много пива.

Его усадили за самый почетный стол. Тут же на колени к нему прыгнула одна отличница в мини-юбке, еще одна хорошистка пристроилась рядом. Появился официант, и водрузил перед Центом огромное блюдо, с горой наполненное дымящимся шашлыком. Рядом с ним поставил графин с водкой.