— Пусть-ка Шамотульский сначала меня достанет!
Когда это происходило, в замке собиралось всё больше людей. Для новых отрядов в посаде даже лагерь должны были сделать. Я спросил у Шелиги, что это значит?
— А что может значить? — сказал он. — Король нам не платит, требуем напрасно, каштелян собрал людей и пойдёт напомнить о себе.
— Против короля? — воскликнул я с ужасом и удивлением.
— Король наш должник, и не платит, — сказал Шелига, — нужно его вынудить к рассчёту.
Мне не верилось, что Домаборский мог бы поднять такой явный бунт, но всё готовилось на войну и не было ни для кого тайной.
Каждый день ожидали приказа к выступлению, когда от Шамотульского пришло грозное письмо, чтобы каштелян тут же распустил людей и поручился, что никакого беспокойства в крае не возбудит и бунта поднимет.
Мне выпало и читать его, и писать на него ответ. Я должен был писать то, что мне приказали. Домаборский поручиться не хотел и спокойно вести себя не обещал, предъявляя королю огромные требования, за которые просил такие существенные суммы, что казались смешными.
Иначе он прямо угрожал идти на соседние поветы и королевские замки и чинить сам себе правосудие.
Едва отправили эти письма, когда все задвигались, вышел сам каштелян, забрали людей, кроме гарнизона, который должен был остаться в замке; мы остались в опустевшей крепости, которую заперли, точно она была осаждённой, потому что объявили о подходе графа Шамотульского.
Шелига, выходя, шепнул мне, что идут прямо на королевский Члухов и предпримут его захват. Часть сил Домаборский должен был выделить для того, чтобы поместить их в Накле, Венгровце и Пакости, которые держал, а остальное спешно двинул, чтобы сперва внезапно захватить укреплённый Члухов.
После его ухода из замка там воцарилась глухая тишина, мы с беспокойством ждали новостей; была это действительно война с королём, и то уже предпринятая во второй раз.
Прошло десять дней, прежде чем сперва начали появляться по одному раненые люди, потом стада скота и добыча с Накельского, и наконец мы узнали, что Домаборский был отброшен от Члухова и возвращался домой, ничего не достигнув, только уничтожил и разграбил околицы Накла и Члухова.
Подъехал и сам гневный, неистовый каштелян, уже вовсе не скрывая того, что будет воевать с Шамотульским, с королём, и никому сдаваться не думает. Чего он требовал от короля, трудно было понять; только то открылось, что Шамотульского над собой терпеть не хотел.
Вновь всё больше людей начали стягивать и собирать из них новые отряды, хоть это скорее были грабители, чем солдаты. Угрожая и очень деятельно суетясь, каштелян готовился к какому-то новому походу, когда подъехал его шурин Остророг.
Мне как раз в то время приказали составлять новое письмо с ответом к Шамотульскому, которое я писал под его надзором, постоянно ему читая, когда дали знать об Остророге, и тот сразу вошёл в комнату, так, что только дверь меня от них отделяла.
Выйти мне было не разрешено. Подслушивать я точно не думал, но, помимо моей воли, разговор, который вёлся громкими голосами, доходил до меня.
Домаборский начал его весело. Было в его манере, что внешне заботы не показывал, но вскоре тон изменился.
Я узнал голос Остророга.
— Милый брат, — говорил он сурово, — пока есть время, смилуйтесь сами над собой. Что вы делаете? Войну против короля и королевства начинаете. Где разум, где сила? На вас пойдёт Шамотульский со всем рыцарством. Погибните!