Железная дверь её была заперта изнутри, мы с трудом достучались. Нам отворили. Внизу какие-то печи, огонь и мастерские, наподобие кузнечных, проскальзывали у меня перед глазами, несколько человек крутилось около них, а двое евреев, которых легко было узнать по одежде, головному убору и речи, присматривали за ними.
Звенели бляхи, которые растягивали и обрезали, стучали кувалды и молоты.
Каменная лестница вела оттуда в верхнюю комнату, в которую Шелига втянул меня за собой. Там я встретил старого еврея с длинной бородой, с бутылкой в руке, над разбросанными по столу шелунгами.
— Пан каштелян прислал тебе писаря, ребе Натан, — сказал Шелига. — Этот будет вести счёт и должен иметь ключ от сундука.
Жид, чуть подняв голову, поглядел на меня холодными, равнодушными глазами, пробормотал что-то и начал снова перебирать шелунги, на мгновение заброшенные. Не отвечал ни слова.
Ударив меня по плечу, Шелига шепнул на ухо:
— Приступайте к тому, что вам приказали, иначе не будет.
Прежде чем я ответил, он вышел.
Не обращая на меня внимания, еврей продолжал своё.
Оставшись с ним наедине, я в отчаянии долго стоял как остолбенелый. В конце концов Натан, сжалившись, поднял голову и спросил, откуда я тут взялся и кто меня порекомендовал.
Я был так возмущён этой неволей, в которую попал, что с великой горечью рассказал ему всё, жалуясь и проклиная.
Еврей слушал, но шелунги по-прежнему перебирал; одни откладывал в сторону, другие ссыпал в стоявший открытый сундук. После моего рассказа он долго ничего не говорил; дотянул до того, пока шелунги не закончились. Тогда, подняв покрасневшие глаза, он сложил руки и медленно начал говорить:
— С паном Домаборским дело трудное. Думаете, что я тут по доброй воле?
Он пожал плечами.
— Самая плохая вещь, — сказал он, — что в конце концов его схватят, а нас сделают с ним виновными в чеканке фальшивой монеты. Это плевелы, не деньги, они ничего не стоят, а что он их в свет пустил, разве удивительно? Ему так много нужно.
Я сел на пустой сундук. Еврей встал и не спеша сошёл вниз, откуда доходил до нас глухой раскат ударов молота и смех людей, работающих в комнате под нашей. Я разглядывал сводчатую каморку, в которой меня закрыли. Она имела два окна сверху и двери в дальние комнаты с замками. Стол, сундуки, лавка, полка, на которой еврей держал свои миски и кувшины, — больше тут ничего не было. Что я дожен был делать, я не знал, но мне с работой нечего было спешить. Я думал, что, отпираясь принуждению, в конце концов добьюсь того, что меня выпустят.
Натан вернулся вскоре с одним мешком в руке, а другой нёс за ним продымлённый батрак, и бросил его на стол.
— Ну что! — окликнул меня еврей, садясь. — Начинай работать!
— Не думаю поддаваться насилию.
— Предпочитаешь пойти в темницу? — спросил еврей.