Выйдя от него, я так был погружён в мысли, что не управлял своими шагами. Я плёлся, задумчивый, по направлению к замку и не очнулся, пока не оказался под какой-то каменицей, которую узнал; то была каменица Длугоша.
Я вспомнил, что Курозвецы ограбили её, да и он сам должен был бежать по поводу епископсковского дела, но оно было уже улажено.
Случилось так, как хотел король.
Нажимал на него папский легат, чтобы уступил, стоял перед ним на коленях ксендз Иаков из Сиенны; ничего не помогло, епископу Влоцлавскому дали краковскую столицу.
Рассказывали, что римский посол от папы угрожал Казимиру потерей королевства, на что он отвечал, что если бы не одной, но трёх должен был лишиться корон, сказанного слова не изменит. Таким образом, он поставил на своём, стараясь, чтобы с тех пор Рим ему не посылал епископов, а капитулы без королевского согласия их не выбирали.
Тогда все лучше, чем когда-либо, узнали Казимира и научились его уважать, потому что знали, что он имел волю, которую ничто сломить не могло.
Я ещё стоял, присматриваясь к дому Длугоша, когда слуга, что ему прислуживал и знал меня, вышел на порог.
— Вы снова здесь? — спросил я.
— Ну да, — сказал он, качая головой, — много вещей переменилось, а вы где же бывали, что о них не знаете?
— По свету, — ответил я, не желая вдаваться с ним в долгий разговор.
Потом слышу, кто-то стучит в оконное стекло, и заметил бледное, суровое лицо каноника. Я вхожу туда, чтобы поцеловать ему руку. Он стоял такой же нахмуренный и мрачный, как тогда, когда его выгоняли и грабили, потому что всегда имел одно лицо, а весёлость внешне никогда не показывал.
— Что-то я вас не видел? — спросил он. — Вы не были здесь?
— Я бродил, — ответил я со вздохом. — Искал службу, а нашёл неволю. Не о чем рассказывать.
— А дальше что думаете делать? — спросил он.
— Жду, когда Бог сжалится, — сказал я, вздыхая.
Он как-то долго смотрел на меня, думая и хмурясь.
— Ты ходил, по-видимому, в коллегию! Что же там от них слизнул? Латынь знаешь? Читаешь и пишешь хорошо? — начал он меня спрашивать.
— Не только пишу, но и каллиграфией занимаюсь, — отвечал я грустно, — но с этого хлеба не есть.
— Можно есть хлеб со всего, что доводится до совершенства, — сказал он сурово, — только из посредственного и даже лишь бы какого производства золота человек не живёт. Лучше хорошо шить ботинки, чем кое-как управлять.
Он прошёлся по комнате.
ebooksa