Снова набрели на берлогу, битком набитую людьми, источавшими острый запах давно не мытых тел. Они спали на покатом полу впритык, прижатые друг к другу, как сельди в бочке. У входа, с хворостиной в ручонке, бодрствовал малолетний заморыш.
— Ты почему не спишь? — спросил его Ваня.
— Я дежурный. Люди спят, а я отгоняю крыс. Вчера одна тетя нажевала хлеба в соску, дала своему младенцу, а сама ушла на работу. Крысы сожрали соску, а мальчику обгрызли и губы, и нос, и уши! Хороший такой мальчик, я его знаю, он и родился тут. Когда он вырастет, как жить будет без ушей и носа?
Прошли дальше и увидели старуху крестьянку. Она спала сидя, уткнув седую голову в острые колени; пальцы ее, словно корни дерева, вцепились в землю. Где-то в боковом ходе истошно закричал человек, его, наверное, душил кошмар.
— Что же ты дома не ночуешь? — спросил Ваня, чувствуя на своей шее теплое дыхание девушки.
— Дома? — Чернавка захохотала. — Мой дом хуже могилы — семь аршин в длину, пять в высоту и пять в ширину. И ютятся в нем семеро детей мал мала меньше, да еще тетка-инвалид. Было у нас два фикуса в горшках, да не выдержали, зачахли без воздуха. Город разрушен, угол для спанья найти труднее, чем кусок хлеба. Все наше семейство клеит спичечные коробки, но разве коробками прокормишь такую ораву? Вот я и страдаю, одна за всех. Все, что выручу, отдаю им на хлеб. Так что ты меня не осуждай.
— Я и не осуждаю, — сказал взволнованный Ваня. — Ты Сонечку Мармеладову знаешь?
— Нет, впервые слышу, откуда мне ее знать, а впрочем, много их тут таких.
— Я тебя познакомлю с нею, чудесная девушка, такая, как ты.
— Таких, как я, больше нет. Я в своем роде единственная, ты этого не забывай.
— Только вот что скажу, у меня идея появилась… Надо тебе бежать отсюда. И чем скорее, тем лучше. А то пропадешь пропадом, навсегда жизнь свою загубишь.
— Куда убежишь, когда война все порушила и разорила? Люди гибнут как осенние мухи.
— Куда, куда? — Ваня и сам не знал куда. И вдруг пришла верная мысль, словно молния вспыхнула в мозгу. — Ну хотя бы к нам, в фабзавуч!.. Я ведь фабзавучник. Советской республике требуются молодые рабочие. У нас и паек дают, правда ученический, и зарплату. Как-нибудь протянешь на первых порах.
— Скорей ноги протяну… Да и не примут меня, кругом безработица. На бирже труда зарегистрировано тридцать тысяч безработных, и все квалифицированные рабочие. Красную Армию демобилизуют. Я уж думала, нет, мне отсюда не выкарабкаться. А место гиблое. Темнота, тяжкий воздух, зловоние. Многие подумывают, не покончить бы с собой, да все оттягивают, надеются на что-то. Одним словом, трясина, или, как говорил мне однажды один чиновник, — клоака.
— Примут! — настойчиво повторил Ваня. Он забыл в эту минуту, что его ждет товарищеский суд и, быть может, исключение из школы.
Выход был найден! Они оба осознали это и, умиротворенные и обессиленные, опустились на холодную землю, прислонившись спинами к стене. Затем поцеловались, как дети, и, доверчиво прижавшись друг к другу, уснули.
III
После долгих блужданий по подземельям Ваня и Чернавка выбрались из темного чрева катакомб и зажмурились — распускалось голубое апрельское утро, щебетали воробьи, в ближайшей церкви трезвонили колокола, призывая прихожан к заутрене.
У Чернавки нашлось немного денег, и они трамваем доехали до оттаявшего Университетского сада. Позабыв обо всем на свете, долго гуляли по пустынным боковым дорожкам и наконец выбрались на центральную аллею, опускавшуюся к Ботаническому саду. В конце аллеи синело чистое небо, похожее на море.
Ваня с Чернавкой, взявшись за руки, дошли до конца аллеи, обрывавшейся над кручей. Каменная лестница уходила в заросли Ботанического сада. Не отдавая себе отчета в том, что говорит, Ваня неожиданно сказал:
ebooksa