Возможно, это не совсем точно: слишком многое было вложено в этот образ смутных взаимоотношений, работы, рождения новых поколений и гибели старых. Но в человеческом языке не было понятия, которое объединило бы все это, поэтому я определил его одним емким словом – жизнь.
– Отпусти нас, – попросил я.
– Разве тебя кто-то держит?
– Ты. Ты набросишься на нас, если мы выйдем.
– Нет. Моим… – тут опять непонятное определение, – просто нужна кладка.
Я внутренне содрогнулся, представляя себя нашпигованным личинками.
– А зачем? – задал я глупый вопрос.
– Жизнь.
Казалось, мой собеседник удивился в свою очередь.
– Найди себе других для кладки.
– Мы в поиске…
Я призадумался. Просить глупо, им, конечно, незачем отказываться от ближайшей и удобной цели. На жалость давить не имеет смысла. Они не знают, что такое жалость.
– Мы тоже жизнь, – подумав, сформулировал я.
– ?..
– Не такая как ты, но жизнь.
– Мы поняли, что ты не такой как… – непонятное определение.
Я закивал головой в догадке. Есть нечто и для него святое и неприкосновенное.
– Да, я пахан… – (О, господи! Что я несу?)
– Ты матка? – удивился рой.
– Да, да!