– Интересно, – задумчиво сказал Миша, – а когда по нужде ходит, он какую часть тела материализует?
– Да не ходит он по нужде, – психанул я, чувствуя, что моим словам не верят. – Он не ест никого, он охотится из инстинкта, из чистого удовольствия.
– Точно, кот, – кивнул Косой. – Молодой кот, который мышей ловить учится.
– В твоих словах, Федор, есть здравый смысл, – серьезно проговорил Хаймович, подняв указательный палец кверху. На языке жестов Хаймовича это означало высшее одобрение.
– Относительно вида хищника мы определились, но природа данного существа весьма загадочна. И разгадку, думаю, можно найти в известном нам месте. Хотя, может быть, я ошибаюсь.
Хаймович теребил мочку уха.
Они шли, освещая себе путь факелами. Толкая перед собой самодельные тележки с хворостом и старой рухлядью. Несли автомобильные покрышки, куски толи, смолы. Две большие облезлые канистры хлюпали при ходьбе. Солярка, не иначе. Где-то неподалеку выли собаки, перекликаясь разными голосами. Факелы коптили и шипели от мелких капель моросящего дождя. И лица блестели от капель в свете факелов, и тени блуждали на лицах, придавая им зловещее выражение. Они шли убивать. Нас убивать.
Вот брошены первые связки хвороста под гостевое окно. Из канистр выливается содержимое, следом летят факелы, смола, автомобильные покрышки. Мы просыпаемся от вонючего, удушливого дыма. Хватаем автоматы и палим, ничего не видя и не соображая, прямо в пламя костра. Хаймович кричит, что надо уходить. Я поднимаюсь по лестнице, распахиваю дверь и получаю заряд дроби в грудь. Бах! Бах! Бах! Пять выстрелов сливаются в один. Пятеро стрелков сидят перед дверью с ружьями и встречают меня залпом из пяти стволов. Грудь обжигает нестерпимая боль, и я падаю, раздирая руками кровавые лохмотья на груди. Свет меркнет в моих глазах. И, погружаясь во тьму, я успеваю удивиться тому, что я умер. «Стоп!» – говорю я сам себе. Этого нельзя допустить! И я просыпаюсь в холодном поту и бужу всех.
– Подъем, Хаймович! Косой! Ангел! Подъем! Нас убивать идут!
Подняв людей, рассказав им свои видения, срочно ищу вместе с ними план действий. Хаймович – просто кладезь знаний! Ночь на дворе – хоть глаз выколи. Стреляй хоть застреляйся. Если они факелы потушат, то палить по ним совершенно бесполезно и бессмысленно. И Хаймович предлагает единственно верное решение: самим развести костры, чуть поодаль от дома, чтобы увидеть подходящих гостей.
Так мы и сделали. Один костер запылал чуть поодаль от гостевого окна, чтоб и дым в дом не валил, и видать было. А другой костер развели с обратной стороны дома, у входа. Подходы решили прикрывать сверху, с третьего этажа. Косой с Ангелом следили за входом, а я с Шустрым за гостевым окном. Женщин Хаймович увел в подвал и пристроил в кузне. Мы и деда хотели закрыть в подвале от греха подальше. Но он заявил, что, как Кутузов, сам должен присутствовать при нашем Бородине.
Накидав хлама в костры, притаились, ждем. Косой озирается и нервничает. Костры вот-вот прогорят, а гостей все нет, тогда вся затея насмарку. Стрелять он толком не может. Ствол упер в подоконник. Левая рука на перевязи, которую дед снимать запретил. Надежда только на Мишку и деда. А с другой стороны я с Сережкой. Надежда только на меня, Сережка заряжать бы успевал.
Но они все-таки пришли. Подошли в недоумении к кострам, вглядываясь в темноту. Тут мы им и дали! Мне показалось, что я первой же очередью пятерых свалил. А может, они со страха попадали? За моей спиной ребята тоже дали жару. Патронов у нас немерено. Если б каждый в цель попадал, банду Джокера раз пять уделать могли бы. Противник попрятался, беспорядочно отстреливаясь. Костры затухли. Они рванули вперед в надежде, что невидимы. Но в серой мгле рассвета темные силуэты все же просматривались, и атака захлебнулась.
Прошел день. Бесконечно тягостный и долгий. Заунывно жужжали мухи. Их битком набилось в дом. Они, так же как и мы, тянулись к теплу. Костры разжечь нам не дали. Сережка несколько раз пытался проползти и протащить дровишек, и каждый раз фонтанчик пуль прижимал его к земле. Сердце билось в тревоге, и приходили мысли, что это наш последний день. И оттого казалось обидно, что он такой же, как все предыдущие, мутный, сырой и холодный, и обидно его было проводить не за сковородкой с мясом, не у теплой печки, не в постели с Розой. А сидя у окна, подпирая стену и до боли в глазах всматриваясь в противоположный дом и деревья, за которыми притаились твои враги. И опостылел тебе уже этот дом, и эти деревья с корявыми обожженными ветками. И эти люди, залегшие за стволами деревьев и точно так же проклинающие тебя. Они не давали жизни мне, а я им. Мы лениво перестреливались. Патронов оказалось не так уж и много, как я думал ночью. Однако я не давал подползти им, они не давали уснуть мне.
Я с тревогой думал о наступающей ночи. Темнота скроет их. О том, чтобы развести костры, не могло быть и речи.
А поддерживать их всю ночь мы вообще не сможем. Думали о том, чтобы прорваться с боем. Но это отпадало. У Мишки – нога, у Федора – рука и жена с ребенком. Нам не уйти. От сознания этого становилось мерзко и пакостно на душе, и хотелось завыть, поднимая глаза к небу, как та бездомная собака, жалуясь на свою судьбу. А еще мне хотелось выпрыгнуть из окна и пойти на врага, поливая из автомата от пуза. И хрен с ним, что меня пристрелят, главное, я прихвачу с собой, если повезет, еще дюжину врагов.
И настала ночь, и они поперли. И началась беспорядочная перестрелка. Мы спустились к дедовским дверям и прикрывали уже только их. В гостевое окно влетел факел, и в доме заполыхало. Это было неважно. Женщины были далеко в подвале, и пожар в хате их не коснется. Главное было – не пустить врагов в дом, чтобы в углу у печки, под ковриком, они не нашли вход в подвал…
Мы стреляли и довольно удачно отстреливались, как вдруг я неожиданно получил пулю. Я упал и на какое-то время отключился. Пришел в себя от боли. Смоляная капля обожгла лицо. Было тихо. Пронзительно тихо. Никто не стрелял. Трещал факел, и незнакомое лицо с надменным и брезгливым выражением склонилось надо мной.
– Это и есть Толстый? – спросило оно у кого-то.
ebooksa