— А ну хлебало завали, ты кому хамить-то вздумал, ублюдочный?! — заревел человек в дорожной одежде ему в ответ и рванулся к обидчику, но несколько пар крепких рук удержали его. — Я тебе что сказал?! Мне нужны лучшие, понял? Вам всем, всем нужны лучшие! А не это говно! Потому что скоро мы будем жить в пустыне!!! Это конец мира! Конец Игнису, конец всему!..
— Эй, если ты не прекратишь буянить, я позову стражников! Объелся дурману, а на честных людей…
— А ну отцепитесь, паскуды!!! — вдруг неожиданно высоким голосом взвизгнул странник. — Вы все за одно! Вы гляньте, из какой кожи у него сапоги! Посмотрите только! Кожа-то с коростой и червями — вам что, глаза всем позаливало?!
— Да на них кожа лучше, чем у тебя на лице! — не выдержал сапожник.
В самом деле, на прилавке за его спиной виднелись добротные, крепкие сапоги с удобными пряжками.
— Стражу звать надо, чего они тянут, — проворчала шедшая мимо горожанка. — Такие сами не унимаются…
И вдруг возмущавшийся мужчина рухнул наземь. Раздался истошный вопль, и Селина встревоженно поспешила к торговцам. Те шарахнулись от упавшего, бормоча что-то себе под нос и вытаращив глаза. Когда девушка подбежала к ним, то увидела, что странник, скривив лицо, бьется в судорогах в самой грязи.
Припадок закончился так же неожиданно, как и начался. Пошатываясь, бедняга попытался подняться, но тело не слушалось. Правая нога продолжала конвульсивно подрагивать.
— Мать честная, это же черная пляска, — дрогнувшим голосом пробормотал один из торговцев, принявшись остервенело тереть руки, которыми только что удерживал смутьяна, о штаны, словно заразу можно было так просто стереть.
— Закрыть въездные ворота, всем немедленно разойтись по домам! — крикнула побледневшая Селина, вытаскивая из-под одежды свой инквизиторский амулет. — И позовите, кто-нибудь, целебника и жреца!
Дважды просить на пришлось: сметая товар в корзины и короба, торговцы бросились в разные стороны. Побелевшие стражники закрыли ворота, поглядывая на беднягу в луже.
— Я болен черной пляской?.. — вдруг прошептал тот, уставившись на Селину ясными, разумными глазами.
Она присела рядом с ним.
— Я не знаю, — честно ответила девушка, не в силах скрыть сожаления. — Но ты явно нездоров. Откуда ты приехал?
— Я из… Я… — взгляд его помутнел от слез. — Не помню… Пустыня идет сюда… Пустыня!.. — забормотал он, потянувшись рукой к пуговицам на груди. — Письмо…
Его лицо перекосила гримаса, и он снова упал в грязь. Склонившись над ним, Селина быстро расстегнула ему куртку и увидела свернутый в трубочку пергамент.
Выхватив письмо, она поднялась и спешно развернула его.
Пробегая глазами от строчки к строчке, Селина с каждым мгновением бледнела все сильней.
«Я, Аррум Децим, целебник селения Булла близ пограничной заставы, беру на себя обязанности умершего два дня назад старейшины Тита Цезона и оповещаю того, в чьи руки попадет это письмо, о необходимости довести до сведения имперских войск следующее. Минувшего дня в Буллу, закрытую из-за свирепствующей черной пляски, приехал раненый всадник в латных доспехах с имперской гравировкой на груди. Он был в горячке, и ноги до самых колен были обварены так, что когда я снимал с него поножи, мясо икр отошло от костей. Воин утверждал, что пограничная застава уничтожена пустыней, вышедшей из берегов больше чем на сотню шагов. Я не могу поручиться за его рассудок, поскольку также он утверждал, что песок стал черного цвета, а солнце над Шадром померкло. Но умолчать о таком чрезвычайном событии я также не могу, и потому отправляю с этим письмом одного из здоровых горожан, которого попрошу прежде проехать в сторону заставы и взглянуть, что там происходит. Также нижайше прошу о помощи для нашего селения…»
Селина, не читая, пробежала глазами последние предложения, где описывались страдания людей в Булле — и спрятала письмо.