— Что же делать? — спросил Уломов. Главный врач спокойно ответил:
— Думаю, все обойдется. Постепенно, конечно, не сразу. Не вижу поводов для серьезной тревоги, однако, знаете, возраст и изношенность организма со счетов не сбросишь.
Расплывчатость рассуждений главного врача раздражала Уломова. Он встал со стула, прямо спросил:
— Значит, ничего опасного?
— Надеюсь, да. А впрочем, я не пророк.
— Все-таки, можно навестить Сергея Тарасовича? Я ненадолго. Его, кажется, предупредили.
— Пожалуйста. Только именно ненадолго. И не тревожьте больного вашими сложными проблемами. Я же знаю, что происходит на заводе.
Уломов пробыл у Косачева более часа. Сергей Тарасович не отпускал его, рассказывал подробности разговора с министром, развивая свои планы, о которых уже перед этим говорил Водникову.
— И прошу тебя, включайся в дело, помогай.
— Завтра соберу партком, пусть Водников доложит обстановку. Что передать товарищам?
— Личную мою просьбу, чтобы все засучивали рукава и брались за дело. Остальное сам скажу, скоро увидимся.
Прошло еще несколько дней.
Косачев чувствовал себя хорошо, был в бодром настроении и откровенно «нажимал» на лечащего врача, надеясь выписаться из больницы.
— Что вы меня здесь держите, доктор? У меня ведь железное здоровье.
Старый, опытный доктор дружески сказал Косачеву:
— Знаете, дорогой… И железо изнашивается. А в вашем возрасте, да при такой работе… Помните картину художника Верещагина «Смертельно раненный солдат»? Пуля уже пробила солдату грудь, а он еще бежит в пылу сражения…
— И прекрасно! — сказал Косачев с мальчишеским задором.
— Вот вы и есть такой солдат. Пока еще бежите, а здоровьишку вашему вот-вот конец.
— Ну что вы говорите, доктор!