Шум ветра

— С ним?

— Да. Мы приехали с Иваном, ночевали здесь, и я больше не вернусь к тебе. Если хочешь попрощаться и сказать несколько человеческих слов, я не повешу трубку.

— Что за чепуху ты мелешь, Надя? Ну, умоляю тебя, брось шутить. За городом много снегу?

— Много.

— Я приеду, покатаемся на лыжах, это очень кстати. Скажи Варваре, чтобы приготовила нам.

— Ты извини меня, Федор, но ты сошел с ума. Ты ничего не понимаешь. Как телеграфный столб, как шкаф, как воробей! Прощай!

Она бросила трубку и тяжело вздохнула. Посмотрела в окно и увидела за стеклом воробья и вспомнила, что этот воробей попался ей на глаза, когда она говорила с Федором. Вот почему вместе с «телеграфным столбом» и «шкафом» она сказала и это слово. Смешно…

Прошла в спальню, растянулась на медвежьей шкуре.

— Иди сюда, — позвала она Ивана. — Ложись на пол, люблю поваляться.

Он лег рядом и увидел на стене еще одну картину. Эта еще более поразила его своей экспрессией, пестротой и яркостью красок. Здесь было что-то фантастическое и в то же время совершенно реальное. Когда приглядишься, можно рассмотреть все подробности. Где-то на берегу моря стоит высокий мужчина и на мощных вытянутых над головой руках поднимает ребенка. Ребенок расставил ручки, как крылья, и, видимо, болтает в воздухе кривыми полными ножками. Над морем восходит солнце. И мужчина и ребенок как бы приветствуют восход, и всплеск моря, и шум ветра. В необычном радостном сочетании цветов на картине словно ожила мечта художника, показавшего мир таким, каким он хотел его видеть.

— Это тоже твоя? — с удивлением спросил Иван.

— Я до сих пор не знаю, как ее назвать: «Сын» или «Рождение сына», «Восход» или «Начало дня»… А может быть, просто «Утро»? Три года висит без названия. Это моя последняя картина.

— Лучшее название для нее — «Сын». Это родилось вместе с… ним, с… твоим Сережей?

Ему было трудно произнести это имя. Но он знал, что это все равно предстоит преодолеть, и чем скорее, тем лучше. Сразу станет легче и ей и ему.

Она благодарно посмотрела на него и кивнула головой.

— После Сережи я боюсь рожать. Хотелось оставить его в живых хотя бы здесь, на маленьком кусочке холста.

Она лежала на спине, поддерживая голову руками, сложенными на затылке, и задумчиво смотрела на картину.

В это время опять зазвенел телефон. Иван встал, хотел снять трубку.

— Не надо, — сказала она. — Это он. Все еще не понял. Пусть.

Звонки настойчиво повторялись в течение получаса. Иван и Надя лежали на полу, тихо разговаривали, не обращая внимания на телефонные звонки.