Жертва 2117

22
18
20
22
24
26
28
30

– Смерть является идеальной приправой к жизни, это как каперсы к венскому шницелю, – всегда шутил отец Гордона вплоть до того печального дня, когда его отправили в хоспис, парализованного, поседевшего, с пластиковыми трубками, подключенными ко всем отверстиям.

Шутка была так себе.

В отличие от отца, Гордон смотрел на это иначе. Для него осознание смерти стало вечным кошмаром жизни и источником горя. Он целыми днями пытался понять, почему Ларс Бьорн, который значил для него так много, должен был умереть столь внезапно. И пока вопрос оставался без ответа, он минимум двадцать раз на дню проверял свой пульс в ожидании того дня, когда сердце вдруг остановится. И все остальное остановится следом. Медленно, но неуклонно страх перед последним ударом сердца захватывал его все больше. Мысли о смерти мучили его днем и ночью, а кроме того, он стал ощущать физическую боль в груди.

«Правильно ли я дышу ночью? – спрашивал он себя. – Если мой пульс в состоянии покоя равен восьмидесяти, не изнашивается ли от этого сердце?»

Мысль о судьбе, которой не избежать и которая в любой момент может обрушиться на него, приводила его в ужас.

С тех пор как смерть поселилась в глазах Асада, лучше не стало. Раньше Асад всегда ходил с улыбкой на губах или иронической отстраненностью от жизненных невзгод. Все изменилось после смерти братьев Бьорн и печальных известий о его семье. Гордон хорошо понимал, как Асад, при всей своей внешней невозмутимости, оценивал события последних дней. И никто из слышавших его рассказ не сомневался, что он готовится убить Галиба за страдания своей семьи и прекрасно понимает при этом, что такая же участь может постичь и его самого.

И вот Гордон сидел на своем привычном конторском стуле с грустными мыслями о жизни и смерти, время от времени измеряя пульс, чтобы быть уверенным, что все в порядке. Зрелище было жалкое.

Затем он встал и несколько раз обошел вокруг стола. Здесь, в отделе «Q», все текущие операции были отражены на стендах с заметками, выписками из документов и фотографиями. Наводящее ужас место, где всякие размышления о собственном самочувствии полагалось посылать к черту. И тем не менее его занимали именно такие мысли. Он думал, не попрыгать ли на месте, не отжаться ли пятьдесят раз, ведь тогда все будет хорошо и смерть с позором отступится от него.

Гордон успел отжаться от пола десять раз и уже обливался потом, когда зазвонил телефон.

– Алло, – раздался голос.

Достаточно было одного слова, чтобы Гордон понял: это тот парень, который собрался убивать людей.

– Ну да, это опять я, фараон, – сказал парень.

Словно кукла-марионетка, Гордон потянулся к телефону и нажал на кнопку записи.

Голос парня казался неприятно самодовольным и даже ликующим.

«Сейчас я спрошу, как его имя и как называется игра», – подумал Гордон. В соответствии с планом он должен быть дружелюбным и понимающим. Но до этого не дошло, тон парня стал наглым и высокомерным. А когда вдобавок он стал издеваться над Гордоном, тот больше не смог сдерживаться и сделал мощный выпад.

Совершенно явно, что парня выбило из колеи, когда Гордон сказал, откуда появилось число двадцать один семнадцать. Но это было ничто по сравнению с шоком, который испытал Гордон, когда звонивший сообщил, что отрубил голову своему отцу и положил ее в морозильник. Потом тот бросил трубку.

Гордона затрясло. Впервые в своей не такой уж короткой жизни он разговаривал с убийцей. С маньяком, который прямо заявлял, что будет убивать и дальше. Думать об этом было страшно, потому что Карл, Роза и Асад уедут искать семью Асада. И вся ответственность ляжет именно на него, именно ему предстоит решать вопросы жизни и смерти. А что, если он не справится?

Пульс зачастил как бешеный. Гордон тяжело опустился на конторский стул, опустив голову на колени, и стал умолять, чтобы телефон никогда больше не звонил. Он мог, конечно, выдернуть провод из розетки, но тогда не будет никаких сомнений, по чьей вине все это случилось, если поступят сообщения о парне, который устроил резню на улице.

О боже! Что делать?

Все четверо сидели в кабинете Карла и слушали запись разговора в абсолютной тишине, словно в могиле. Даже Карл был серьезным.