Мардоний протянул руку и почти по-отечески похлопал его по плечу.
– Есть люди, которые не могут измениться, – сказал он. – И не изменятся. Даже если сжечь их дом дотла.
Артабаз рассмеялся и добавил еще кое-что такое, что переводчик не стал повторять на греческом. Похоже, реплики персидских военачальников не предназначались для людей вне их круга, и это разделение напомнило Александру, что он здесь чужак. И пусть он носил царскую брошь на плече, они все равно не считали его равным себе.
– Позволь вопрос. Если ты понимал, что они не примут твое предложение, почему послал меня? Чтобы я испытал унижение? Зачем вообще спрашивать?
Мардоний с интересом посмотрел на царя, когда переводчик произнес его слова на придворном персидском. Он поднял руку, и в палатку вошли двое слуг с новыми кубками и кувшином вина, казавшегося в полумраке темным, как кровь. Не успел Александр подумать об этом, как зажглись лампы, и в самые глубокие уголки помещения проник свет.
– В этой стране, – тихо сказал Мардоний, – я говорю от имени царя Ксеркса, вечная слава его имени и роду. Только в этом году я голос трона Персии, и это значит нечто большее, чем просто командование великим войском. Не знаю, сможешь ли ты понять. Вот Артабаз не верит грекам, всегда готовым на хитрость.
Артабаз фыркнул и прищурился, протягивая чашу, чтобы ее наполнили.
– Он думает, – улыбнулся Мардоний, – что они уважают только удар копьем или дубинку, проламывающую череп, а все остальное – просто ветер.
– Но я македонец, – несколько натянуто сказал Александр.
Артабаз пробормотал что-то, и уголки рта Мардония заметно дрогнули. Переводчик промолчал. Александр уже начал ненавидеть малорослого выродка.
– Конечно! – ответил Мардоний. – Приношу свои извинения.
Уверению не хватало искренности. И сам Мардоний, и его соотечественники не видели разницы между народами запада.
«Считают ли они мидийцев или лидийцев равными себе, то есть персам?» – подумал Александр, но вопрос этот решил оставить при себе.
Людям редко нравится, когда разоблачают их собственное лицемерие.
– Однако моя точка зрения предельно ясна, – продолжил Мардоний. – Если человек теряет свой дом из-за бури, то, конечно, он будет винить бурю. Но если буря первая скажет ему: «Преклони предо мной колено, и я пройду мимо, я пощажу твою жену и детей»… – Мардоний подождал, пока переводчик догонит его. – Если человек тогда откажется и потеряет все, что у него есть, все, что он любит, – кого он может винить, если не себя? Буря сорвет все его хитрости и обманы. Понимаешь? Он поймет, что сам навлек на себя беду.
– А ты и есть буря, – пробормотал Александр.
Мардоний кивнул так быстро, как если бы понял что-то без перевода, а значит, хоть немного знал греческий. Персидский военачальник вырос в условиях жесткого соперничества и стал правой рукой царя. Об этом не стоило забывать.
– Конечно, мы и есть буря. И возможно, его дом так и останется разрушенным навсегда. Но как поступит следующий, которого мы встретим? Когда я скажу ему: «Преклони колено», возможно, он так и сделает, чтобы пощадить всех, кого любит. Думаю, ты понимаешь.
Александр подумал о том, что видел, о гордости афинян и, в сравнении с ней, о своей собственной гордости. Воспоминание горечью застряло в горле. Он променял греческую честь на то, чтобы стоять в этой палатке как доверенный человек персов. Александр перевел взгляд с Артабаза, который наблюдал за происходящим с усмешкой в глазах, на Гидарнеса и Масистия, мужчин смуглых и явно враждебных светловолосому царю Македонии.
– Персия далеко отсюда, – сказал Александр. – Позволь рассказать тебе пророчество, которое я слышал однажды.