– Что касается остального, то мы доведем дело до конца. Будем держаться намеченного пути. Мы вытащим Спарту из-за стены, даже если нам придется стать их врагами.
Павсаний стоял на акрополе Спарты вместе с Тисаменом. Оба тяжело дышали и обливались потом, но излучали здоровье. Их окружала огромная чаша гор, пик за пиком растянувшихся в бесконечность, и над всем возвышались вершины Тайгета и Парнона.
В этой предутренней тишине они, казалось, были единственными живыми существами в целом свете. Сюда они наперегонки взбежали по склону с той особенной легкостью духа, которая бывает порождена напряжением, усилием и способна прогнать любую тьму. Состояние это длилось недолго и постепенно исчезало, по мере того как они приходили в себя. Хотя утренний воздух еще был холодным, дни снова удлинялись, самые темные месяцы остались позади.
На такой высоте над городом Тисамену показалось, что он чувствует в воздухе запах не только кухонных костров, но и пробивающейся зеленой поросли, шалфея, оживающих кустов фриганы и первые намеки на весну. С такого расстояния горы казались голыми. Но он знал, что они кишат жизнью – зайцами, волками, медведями, кабанами и даже львами. Конечно, еще будут заморозки и дожди, которые взобьют пыль и забрызгают грязью все стены в Спарте. И несмотря на все это, весна уверенно придет. Бесспорно. Тьма отступала, солнце вставало снова.
– Я видел, твой племянник разговаривал с эфорами и царем Леотихидом, – сказал Тисамен. – Он хорошо выглядит, прекрасный парень.
Павсаний кивнул, хотя и слегка скривил рот, как от горького привкуса.
Тисамен знал, что регент встревожен и боится решения, которое должен принять. Но он также знал, что его друг – человек мужественный. Дядя Павсания был военным царем Спарты и выступил остановить персидское войско всего лишь с личной охраной и несколькими тысячами периэков. Этот подвиг не переставал находить благоговейный отклик у жителей города. Один-единственный спартанец выжил после всех своих ран вместе с теми, кого Леонид отослал до конца сражения. Рассказ о царе, державшем перевал у Фермопил, уже стал легендой, а его смерть – демонстрацией воли спартанцев. Когда персидский царь потребовал от спартанцев сложить оружие, Леонид передал ему в ответ только два слова: «Молон лабэ» – «Приди и возьми».
Прорицатель посмотрел на Павсания и заметил беспокойство в его затуманенном взгляде, обращенном поверх далеких гор. Друг нес на себе громадный груз ответственности, способный сокрушить человека более слабого. Отец регента умер всего неделю назад – во сне, с громким криком боли. Он выполнил свое предназначение. Стена через перешеек была, конечно, закончена давно, став особого рода завещанием. Клеомброт являлся живым воплощением спартанского смирения и спокойной силы. Его длинная тень упала на судьбу сына.
Похороны были простыми, на могильном камне написали лишь имя. Павсаний, как и ожидалось, сохранил достоинство. Тисамен той ночью проснулся от звуков плача, но никогда не упоминал об этом. Были границы, которые их дружба не пересекала. Даже сейчас, в утренней тишине, без посторонних глаз, он не спрашивал, каково это – быть сыном великого человека, племянником великого царя.
Поняв, что Павсаний погружен в себя, Тисамен задумался о другом, но спартанец внезапно нарушил молчание:
– Плейстарх – прекрасный молодой парень. – Голос регента прозвучал мягко, почти как дыхание. – Иногда я жалею, что он не родился годом раньше. Тогда я был бы ему не нужен. Он повел бы нас всех на войну.
Ответа не требовалось, но Тисамен все равно решил высказать свое мнение. Он не был спартанцем и предпочитал разговор молчанию.
– Эфоры не позволят сыну Леонида покинуть Спарту, пока он не будет признан мужчиной и не станет отцом сына. Ты сам так сказал. Боюсь, решение остается за тобой, мой друг. Неужели это действительно такое бремя?
Павсаний посмотрел на него и оглянулся по сторонам.
– Нет. Я рад этому. Меня пугает, что все произошло так неожиданно, будто свалилось мне на колени! Год назад у Спарты был военный царь Леонид, величайший из великих. Мой отец был в добром здравии, и меня самого ждало служение – от двадцати одного года до шестидесяти – в качестве воина или, возможно, капитана корабля. Море звало меня, зовет до сих пор. И вот всего за один год – Леонид мертв, мой отец мертв, а персидская армия стоит на нашей земле и издевается над нами. И кто будет принимать решение? Оно падает на меня! Я поражен, Тисамен… Но мне и страшно. Это то, чего я хотел, когда просил тебя оставаться рядом со мной. Ты победишь в пяти великих состязаниях – в пяти сражениях! Так тебе сказали. Когда я услышал это, я понял, что твои победы могут стать моими победами. Я молился Аполлону, чтобы это было так.
Павсаний дернул головой, как будто его ужалили или судорогой свело мышцу.
– И теперь, Тисамен, я задаюсь вопросом: не приведет ли моя гордость всех нас к гибели? У Спарты долгая история. Мы живем в этой долине уже более трехсот лет и никогда не видели врага. Не здесь. Буду ли я тем, кто положит конец этому? Что случится, если я выведу армию?..
Он не сказал, что они могут проиграть. Боги прислушиваются к хвастовству, это знают все. Было бы неразумно выражать вслух худшие опасения или грандиозные мечты, которые могут быть искажены и обращены в нечто темное или уродливое. Мойры и Аполлон действовали через Павсания, чтобы вызвать именно этот момент душевного смятения. Тисамен не мог решать за него. Они стояли в горниле гор, и железо раскалялось докрасна.
– Если я откажу афинянам, выживет ли Спарта? Неужели они действительно отдадут свои корабли Персии?
– Я не могу сказать, – вздохнул Тисамен.