На корме стоял человек, державший руку на руле. Ветерок был слабым, и флот нашел пристанище у Миконоса, где вода казалась необычайно голубой, более бледной, чем обычно, на фоне белого песка.
Перикл тоже заметил приближающееся суденышко и быстро соскользнул вниз по канату, но шмякнулся на пол из-за того, что обжег ладони. Поднявшись, он кивнул в сторону лодки, и Ксантипп показал рукой, что знает.
На палубу вышел из трюма Эпикл. Арифрон тоже сосредоточенно встал возле отца. Обычно другие суда не спешили спускать на воду и отправлять на поиски новостей небольшие лодки. Эта могла бы пройти мимо них, если бы Эпикл не помахал ей. С триеры сбросили канаты, суденышко привязали. Рыбак спустил парус с жесткими от соли складками и сам поднялся на борт галеры.
Это был седой, смуглый от моря и солнца мужчина. Широкоплечий, босой, он носил свободную одежду, стянутую кожаным поясом и застежкой.
Оглядев с явным удовлетворением военный корабль, он одобрительно кивнул и спросил:
– И кто хозяин этого чудесного судна?
Ему сказали, и рука Ксантиппа неожиданно попала в крепкий мозолистый захват.
– Слышал, вы предлагали серебро за новости о персах, – без предисловий перешел к делу рыбак.
Ксантипп кивнул, с любопытством глядя на незнакомца. Скорее всего, он был готов рассказать что угодно, если только за это заплатят добрыми афинскими драхмами. Вообще-то, Ксантипп не рассчитывал кого-то увидеть. Персидский царь увел часть флота домой, чтобы защитить корабельный мост через Геллеспонт. Остальные корабли рассеялись после поражения в Саламинском проливе. Возможно, некоторые из них вернулись в империю за прошедшие месяцы, тогда как оставшиеся еще бродили, словно акулы, совершая набеги и поджигая греческие поселения. Из-за них флот и пришел сюда и за ними охотился. Но сколько их, об этом греки понятия не имели. И вот…
От рыбака пахло солнцем, вином и рыбой. В нем ощущались теплота и дружелюбие, хотя вопрос о том, стоит ли ему верить, оставался открытым. Персидское золото могло легко перевесить афинское серебро.
– Мы, конечно, заплатим за точные сведения, – медленно сказал Ксантипп. – Шестьдесят драхм.
Мужчина пристально посмотрел на него, и Ксантипп увидел едва заметный молочный блеск в глубине одного его глаза.
– Да? Что ж, доставай свои монеты, куриос, – сказал незнакомец. – Я знаю, где они.
В горах засели персидские разведчики, и для греков, особенно афинян, хорошо знавших эту местность, было непривычно, что за ними наблюдают в походе. Хребет отмечал границу Аттики и начало Беотии, где Фивы славились свои храмами и рынками. Более того, за высокими перевалами лежали центральные равнины, на которых росли виноград и ячмень, а всадники могли скакать галопом. Вполне логично, что Мардоний устроил там зимний лагерь, поместив гнездо червей вглубь здоровой плоти. Все утро впереди, на утесах и вершинах, появлялись одинокие фигуры – темнокожие мужчины в тюрбанах и накидках, надежно укутанные от горного холода. Одни были верхом, другие наблюдали с таких круч, где мог устоять только мальчишка или козел. Оценив численность греческого войска, они исчезали, убегали по тропинкам, чтобы поскорее доложить об увиденном.
Союзники, выступив затемно, достигли горного хребта, когда солнце было еще низко. Колонну возглавляли спартанцы, которых вели Павсаний и Тисамен. Заранее отправленные гонцы с рогами на шее должны были предупредить, если обнаружат засаду или ловушку. Павсаний следовал правилам похода на враждебной территории. Илоты взяли тяжелое снаряжение. Каждый спартанец теперь сам нес свой щит, копье, меч на бедре и копис на поясе. Шедшие сзади видели перед собой только колышущуюся красную массу.
Вдалеке мелькнула белизна перевала, где земля обрывалась вниз, дразня полоской голого неба. Павсаний не знал, что ждет его там, лишь ощутил, как, ухая, заколотилось сердце. Ему и раньше доводилось командовать в одиночку, но он впервые принимал все решения без царя Леонида. Чтобы успокоиться, Павсаний сделал несколько глубоких вдохов. Если он приведет армию Спарты к поражению и уничтожению, то до конца будет жить в бесславии и позоре как человек, погубивший свой народ. Ответственность лежала тяжелым грузом, и регент даже споткнулся.
Тисамен бросил на него понимающий взгляд и сказал:
– Я так долго шел. Может, пробежимся?
Павсания била мелкая дрожь, трясло от волнения. Повсюду были уши, и о праздных разговорах люди могли потом насплетничать дома, поэтому он промолчал. Он был регентом Плейстарха, сына Леонида! До конца года мальчика объявят военным царем, а Павсаний… будет свободен. Или мертв. Во всяком случае ему не быть больше регентом и первым воином в Спарте. Он сглотнул, крепче сжимая ременную петлю на щите. Горло как будто пересохло и распухло.
Он знал, что между эфорами не было согласия и шли яростные споры. Все понимали, сколь высоки ставки в этой кампании. Если бы совет эфоров приказал Плейстарху возглавить поход, это был бы конец всему. Но в Спарте железные законы. Пока Плейстарху не исполнилось восемнадцати лет, он не может командовать армией на войне. Пока у него не родится сын, он не может покинуть Лаконию. Его род слишком ценен для народа.