— Передавал, передавал, — успокоил Козодавлев-Рощинин Антона Антоновича, — оттого мы с ним с десяти часов утра и бегаем по городу да о сборе хлопочем… Репетиция не уйдёт, не в ней, моя милашка, штука!
— Всё-таки пора начинать…
— Успеем, дайте перекусить чего-нибудь, красавец мой… говорю вам, с десяти часов бегаем…
Козодавлев-Рощинин велел у буфета наскоро сделать себе и подать яичницу-глазунью.
— Так это вы, действительно, о сборе-то похлопотали? — стал спрашивать Антон Антонович, желал узнать, в чём заключался секрет того, что с утра уже публика повалила в кассу.
Козодавлев-Рощинин ничего не ответил, он в это время с аппетитом жевал бутерброд с ветчиной, а Волпянский, облупливая яйцо вкрутую, поднял брови и только значительно произнёс:
— Гениальный человек Андрей Иванович! Ему бы на столичной сцене место!..
Гениальный человек отёр платком вспотевшую лысину, выпил залпом полбутылки содовой воды, сел к столику на веранде и позвал антрепренёра:
— Антон Антонович, пожалуйте-ка сюда, разурлюмоночек мой!..
XII
Антон Антонович подошёл.
— Вот что, голуба моя, — заговорил Козодавлев-Рощинин, — у меня дело к вам; присядьте, почтеннейший…
Антон Антонович сел.
— Я вам сбор сегодня сделал? — спросил Рощинин.
— Как будто сделали, — согласился антрепренёр, — хотя я и не знаю ещё как.
— Об этом, радуга моя золотистая, хотя радуги такой и не бывает, но всё равно, узнаете после; но я униженно прошу иметь в виду, что если я сбор вам сделал, то и разделю его… с лёгким сердцем, родной мой…
— Зачем же это? — испугался Антон Антонович.
— А видите ли, мне сейчас необходимы тридцать рублей!
— Тридцать рублей?
— Да, приятный мой кавалер, тридцать рублей! Извольте послать в кассу сейчас, возьмите оттуда тридцать рублей или сами сходите и выдайте их мне…