— Зачем же?
— В счёт жалованья…
— Авансом?
— Каким авансом, милостивец? Ведь заслуженные…
— Но я никому ещё не платил.
— От этого мне не легче. Я вам говорю, вы мне мои отдайте.
Глазки антрепренёра забегали в разные стороны.
— Как же это сейчас? — запротестовал он. — Уж если вы так хотите, то вечером и когда сбор определится…
— Нет, мамочка, — протянул Козодавлев-Рощинин, — знаю я вашего брата, антрепренёра! Вечером флакон вина вы мне поставите, как обещано через Волпянского, а сейчас пожалуйте тридцать карбованцев российскою монетою, не то, право, пьесу сорву и сбор уничтожу. Повторяю, ведь о заслуженных хлопочу…
Антрепренёр сдался не сразу. Он пробовал отговориться и так и эдак, но Козодавлев-Рощинин твёрдо стоял на своём.
Наконец, Антон Антонович вынул бумажник.
«Ишь ты, — сообразил Козодавлев-Рощинин, — уж успел прикарманить деньги из кассы, обрадовался!»
— Только для вас делаю это ради исключительного случая, — заявил антрепренёр, доставая деньги и передавая.
Однако он постарался достать их и передать так, чтобы никто из остальных актёров не видел, что он делает.
Но от зорких глаз маленького Волпянского не ускользнуло это, и он опять проговорил:
— Положительно, Андрей Иванович — гениальный человек!..
А Козодавлев-Рощинин спокойно взял деньги, спрятал их и принялся доедать яичницу-глазунью.
— A-а, вот и Маничка, — успокоительно протянул он, увидев входившую на веранду Микулину, за которой антрепренёр посылал особого гонца, — ну, теперь пойдёмте репетировать…
Микулина участвовала в водевиле «Тёмно-синий муж» и приехала на репетицию, узнав от гонца, что дядя Андрей в театре и что всё обстоит благополучно.
— Ну что, Манюша, — шепнул ей Рощинин за кулисами, — говорил я тебе, что всё хорошо будет! А ты ещё не знаешь, ещё лучшее у меня есть: мы с тобой полное спокойствие, может быть, найдём; у меня тут, — он показал на карман, — средства к тому уже имеются, но об этом я после расскажу тебе…