Арена

Шовкуненко, не поняв его, смущенно ловит взгляд Нади.

— И то верно, надо подумать. А то мыкаемся, как три сухих листа, из которых ветку не составить.

— Слышь, Надь, чего Григорий Иванович сказал? — Тючин подлил Наде красного вина.

— Вон сидят голубки, ожени их, Григорий, хорошая пара.

Шовкуненко вздрогнул. Нечаянно, по доброте, инспектор коснулся самого горького и больного, что было на сердце у Шовкуненко. «Не меня считают парой, не меня! Вот почему все эти дни я чувствовал себя человеком, в руках которого всего лишь солнечный зайчик». Настроение уже было испорчено.

Надя сразу заметила злость Шовкуненко. Он нисколько не утаивал ее в шутках. В разговор вступал редко и делал это, видимо, лишь с умыслом досадить Наде и Тючину. Но Дима на выпады Шовкуненко не обращал внимания и с удовольствием уминал пышный пирог с капустой да по-прежнему ухаживал за Надей. Однако, хватив лишнего, он все порывался прилечь на диван, и когда они попрощались с радушным домом, Дима с трудом выговорил длинную фразу, извинился и побрел в гостиницу. Шовкуненко вызвался проводить Надю. Вдвоем торопливо пошли по улице. Только снег скрипел под ногами.

— С кем вас поселили?

— Вдвоем мы теперь: Люся Свиридова и я.

— Люся? Зачем вам такая соседка?

— Она добрый человек.

— Ошибаетесь, человек добр, если умеет делиться с ближним самым святым: сердцем. Впрочем, вам это непонятно. Фронта не знали. Для вас сердце, — Шовкуненко на заиндевелой панели начертил сердце, пронзенное стрелой, — не так ли?

Надя уткнулась в воротник. Он огромный, злой человек.

Надя задохнулась от обиды и страха.

— Вы не посмеете!..

Шовкуненко ошарашенно застыл перед попятившейся от него фигуркой.

— Скажи мне, что я сделал? Зачем же ты плачешь? Надя, Надя! Как же так, ведь родных у меня нет, кроме тебя. О чем ты подумала, девочка? Даже в мыслях не было… Я не пошл, Наденька! Только упрямство. Дикое, совершенно дикое. Клянусь, я был готов сегодня растерзать Диму, потому что у него больше прав быть рядом с тобой. Он молод…

Надя недоверчиво посмотрела на него и снова пошла рядом, мучительно торопясь к своему угловому дому с одинокой вывеской «Аптека».

— Здесь?

— Да.

— Какой этаж?