Тайна Богоматери. Истоки и история почитания Приснодевы Марии в первом тысячелетии

Если одно свидетельствовало о нищете смертного,

то другое — о богатстве Бесплотного[311].

К тайне соединения двух природ во Христе Григорий подходит с разных сторон, пытаясь подобрать терминологию и образы, при помощи которых эту тайну можно было бы выразить. Одним из таких образов является завеса: Бог соединяет две природы, одну сокровенную, другую видимую для людей, и является людям, прикрывшись завесой плоти[312]. Еще один образ — помазание: Бог Отец помазал Сына «елеем радости более соучастников» Его (Пс. 44:8), помазав человечество Божеством, чтобы из двух сделать одно[313]; воспринятое человеческое естество, сделавшись одним и тем же с Помазавшим, стало «однобожественным»[314].

Григорий также пользуется образом храма, в который вселилось Божество: этот образ, основанный на Ин. 2:21 («…Он говорил о храме тела Своего»), будет широко использован такими крайними представителями антиохийского направления в христологии, как Феодор Мопсуестийский и Несторий. Характерно, однако, что, прибегая к терминологии храма и вселившегося в него Слова, Григорий делает оговорку, что это лишь учение «некоторых», то есть не общецерковное учение и не мнение самого Григория:

Немало людей придерживается учения о том, что из девственного лона

вырос Бог смертный, Которого Дух

сделал храмом великого Бога, воздвигая чистый храм.

Ибо Матерь есть храм Христов, а Христос — [храм] Слова…

Когда же [Дух] создал и обожил Его во утробе

и вывел на свет по исполнении времен,

тогда Царь Слово принял на Себя грубую плоть

и наполнил храм чистым Божеством. Но оба[315]

стали для меня единым Богом[316].

Обратим внимание на образ Матери как храма Христа. Этот образ нам встречался у Ефрема Сирина[317]. Обратим внимание на образ плоти Христа как храма Божества. Этот образ будет активно использоваться в христологических спорах V века — как несторианами, так и их противниками.

Делая четкое различие между двумя природами Христа, Григорий тем не менее подчеркивает, что они в Нем неразлучно соединены, а потому решительно отвергает мнение о «двух сынах», то есть двух самостоятельных личностях в Иисусе Христе:

Он то учит на горе, то беседует на равнинах, то сходит в корабль, то запрещает бурям. Иногда вкушает сон, чтобы и сон благословить, иногда утомляется, чтобы и труд освятить, иногда плачет, чтобы и слезы сделать похвальными. Переходит с одного места на другое Тот, Кто не вмещается никаким местом, Вневременный, Бестелесный, Необъемлемый. Один и Тот же и был, и становится: был превыше времени, а приходит подвластным времени, был невидимым, а становится видимым. «В начале был, у Бога был и Богом был» (Ин. 1:1). Третье «был» подтверждается при помощи повторения. Но Он истощил то, чем Он был, и воспринял то, чем не был, не сделавшись при этом двумя, но захотев сделаться единым из двух [природ]. Ибо и то, и другое есть Бог — и воспринявшее, и воспринятое; две природы стекаются в одно, но не два сына — да не будет оболгано смешение![318]

Укрощение бури. Фреска. XIV в. Монастырь Грачаница, Сербия

Учение о двух сынах в V веке инкриминируют Несторию, которому так и не удастся доказать, что подобное обвинение в его адрес неосновательно. Знаменательно, что христологические прозрения Григория и его богословская терминология, по сути, предвосхитили споры V века, в том числе споры вокруг термина «Богородица». Как известно, Несторий отвергал этот термин на том основании, что «Мария не родила Божество». За полстолетия до III Вселенского Собора 431 года, осудившего Нестория, Григорий Богослов вынес свой суд по поводу мнений, которые лягут в основу его учения:

Кто не признает святую Марию Богородицей, тот лишен Божества. Кто говорит, что, как через трубу, прошел [Христос] через Деву, а не образовался в ней божественно и человечески — божественно как [родившийся] без мужа, а человечески как [родившийся] по закону чревоношения, — тот тоже безбожник. Кто говорит, что [в утробе Девы] образовался человек, а потом уступил место Богу, тот осужден… Кто вводит двух сынов — одного от Бога Отца, а другого от Матери, а не одного и того же, тот пусть лишится усыновления, обещанного правоверным. Ибо две природы, Бог и человек… но не два сына и не два Бога… Кратко говоря, в Спасителе есть одно и другое… но не Один и Другой — да не будет![319] Ибо одно и другое едино в смешении — Бог вочеловечился, а человек обожился… Кто говорит, что [Божество во Христе] действует по благодати, а не сопряжено и не сопрягается по естеству, тот пусть останется лишенным лучшего действия, но пусть наполнится противным. Кто не поклоняется Распятому, тот да будет анафема и да причтется к богоубийцам! Кто говорит, что Христос совершенствовался посредством дел и что Он или после Крещения, или после Воскресения удостоен усыновления… да будет анафема… Кто говорит, что плоть сошла с неба, а не взята от земли и от нас, да будет анафема![320]

В этом тексте перечислены христологические воззрения, которые все впоследствии будут осуждены Церковью. И первым упоминается отвержение имени «Богородица» применительно к Деве Марии. Нельзя не подивиться богословской зоркости Григория, сумевшего диагностировать опасные уклонения от православной христологии задолго до того, как они стали предметом болезненных споров. Четко определив границы, вне которых богослов рискует впасть в ересь, Григорий создал свою собственную сбалансированную и гармоничную христологическую доктрину. Не случайно отцы III и IV Вселенских Соборов обращались к его писаниям, видя в них образец чистого и неповрежденного православного учения о двух природах во Христе.