Для Григория исповедание Марии Богородицей является одним из незыблемых постулатов Символа веры, как и исповедание того, что целью рождения Христа от Девы является обожение человека:
Веруй, что Сын Божий — предвечное Слово, рожден от Отца вневременно и бесплотно, и Он же в последние дни родился ради тебя и Сыном Человеческим, произошедшим от Девы Марии, неизреченно и нескверно, — ибо нет никакой скверны, где Бог и откуда спасение, — что Он всецелый Человек, Он же и Бог, ради всего страждущего человека, дабы всему тебе даровать спасение, разрушив всякое осуждение греха, бесстрастный по Божеству, страждущий по воспринятому человечеству, настолько же для тебя человек, насколько ты через Него делаешься богом[321].
Рождение Бога от Девы, по словам Григория, является тайной, недоступной человеческому уму:
Когда же человек оказался поражен древом познания,
и зависть напала на все наше естество,
как удобоуловимое и подвергшееся осуждению,
тогда, чтобы низложить превозношение зависти
и воссоздать поврежденный образ,
Божие Слово рождается для нас, ибо в чистой Деве
зачинается и происходит на свет Бог,
всецелый Бог и Человек, спасающий всецелого меня,
Сын, и умосозерцаемый и видимый…
Что значит рождение Бога от Девы?
Как сошлись воедино далекие естества?
Это тайна; но как представляется мне,
малым умом измеряющему то, что превыше ума,
очистительный Дух сошел на Деву,
а Слово Само Себе создало в Ней человека…[322]
Выражение «всецелый Бог и Человек, спасающий всецелого меня» следует понимать в контексте полемики Григория с ересью Аполлинария. Этот лаодикийский пресвитер учил, что у Христа было человеческое тело, а вместо ума и души было Слово Божие. Таким способом он пытался объяснить соединение во Христе божественной и человеческой природ. Однако, отрицая наличие человеческой души и ума в воплощенном Слове, Аполлинарий отрицал полноту человеческой природы во Христе. От зоркого богословского взора Григория это не укрылось, и он в учении Аполлинария диагностировал опасное уклонение от учения об обожении всецелого человека воплотившимся Богом: если не весь человек воспринят, то «не весь и спасен, хотя весь пал и осужден за преслушание Первозданного»[323]. Нарушив заповедь Божию в раю, человек пал прежде всего умом, и именно ум как образ Божий оказался в нем поврежденным; следовательно, ум падшего человека в наибольшей степени нуждается в исцелении. По Аполлинарию же, спасена только «половина» человека, только тело[324].
Одной из тем, к которой Григорий неоднократно возвращался, была тема девства. Как мы уже говорили в связи с Киприаном Карфагенским, защита девства была необходима для ранней Церкви, поскольку девство было явлением новым для языческого мира: идея девства как добровольного воздержания от супружества требовала специальной апологии. Многие отцы и апологеты ранней Церкви восхваляли девство, в том числе Климент Римский, Игнатий Богоносец, Афинагор Афинский, Ориген, Климент Александрийский, Тертуллиан, Мефодий Патарский. Однако совсем не всегда, говоря о девстве, раннехристианские авторы упоминали Деву Марию.