– Предпочитала.
– Твоей волей.
Мужчина затихает и смотрит на меня.
– Мы закончили обмениваться покрытыми холодностью унижениями?
Киваю и губами прилипаю к подставленной папиросе.
– Что за дрянь ты куришь?
Хозяин Монастыря закатывает глаза и выдаёт:
– Единственная дрянь, на которой я сижу, носит твоё имя, а это – подарок Богини Плодородия. Угощение из её сада – редкого, но сознательного, достойного.
– Ещё не решил попытать счастья и продать меня ей?
– Такую гиену пожелал исключительно Бог Войны и предложение в силе. Остальные боятся даже говорить с юной, но уже беспринципно дерзкой богиней, кусающейся по причине и без, режущей взглядом и словом, сводящей с ума и выводящей из него.
– Выходит, из всех богинь только я заслуживаю этого статуса?
Ян улыбается. Подвожу прерванную беседу:
– А открытие Монастыря есть твоя месть пантеону? Ты попытался унизить богов, в действительности приравняв их к обыкновенным смертным?
– Понимай так.
– Вот только сделал то единожды; более они не ощущают себя уязвлёнными. Танцуют в грехах и грехами осыпаются. Ты прикормил черта…
– Но боги стали уязвлены, зависимы, – утверждает Ян. – Теперь я владею ими и их делами. И в особенности – деньгами, ибо одно слово способно вывалить их кошельки на этот стол.
Хозяин Монастыря кулаком ударяет по упомянутому. Я восклицаю:
– Они погубили твою семью и твоё детство, а ты теперь с ними дружбу водишь?!
И Хозяин Монастыря настаивает на идее, что выжимает из названного пантеона соки – медленно, но достаточно; что иногда следует отступить от главной цели или несколько видоизменить её, дабы добраться до финишной черты; что подстраиваться под обстоятельства и места – важное условие пребывания в новом мире.
– Это заставило тебя смолчать однажды и не сообщить другу о грядущей беде, верно? – укалываю я. – Твоё вынужденное подчинение Миру? О, Ян, иногда следует бросить этому поганому миру вызов.