Н. Неплюев
Воздвиженск
3 ноября 1904 г.
Открытое письмо к учащейся молодёжи[19]
Дорогие товарищи!
С вами говорит человек, называющий вас товарищами не потому, что состоит теперь гимназистом или студентом, не потому, что разделяет современные взгляды и симпатии большинства из вас. С вами говорит человек, приближающийся к могиле, имеющий право назвать вас товарищами потому, что пять лет был студентом петербургского университета[20]и около трёх лет вольнослушателем Петровской академии [21], человек, имеющий право искренно назвать вас дорогими потому, что искренно желает вам добра и болеет за вас сердцем. Прочтите терпеливо и без предубеждения обращённое к вам слово старого товарища, это – слово искреннего доброжелательства и жизненного опыта. Многое было мною не только пережито, но и выстрадано. Этим опытом пережитого и выстраданного я хочу с вами поделиться, чувствуя, что не исполнил бы нравственного долга пред вами, если бы этого не сделал. Мною много напечатано. Во всех моих сочинениях я говорю на языке веры. Знаю, что этот язык для большинства из вас чужой, непонятный язык, и потому буду говорить с вами на языке жизненного опыта, обращаясь к вашему человеческому уму и к вашему человеческому сердцу.
Желая предотвратить возможность недоразумений, спешу предупредить вас, что я «верующий» не в рутинном смысле этого слова, что вера моя для меня не успокоение совести и не побуждение к бездеятельности в этой жизни, в расчёте на лучшую жизнь за гробом; вера моя – не только утешение в скорбях, а наибольшее и наилучшее удовлетворение всех высших потребностей ума и сердца моего, требует от меня разумной деятельности на благо общее и даёт мне совершенно определённую программу упорядочения жизни на началах широкой свободы добра, справедливого равенства и реального честного братства жизни и труда: одним словом, даёт мне совершенно определённую программу мирного прогресса человечества по пути к прочному мирному благоденствию народов.
Это ручается вам и за то, что я не консерватор, отстаивающий вековую рутину политического и социального строя, не оппортунист, приглашающий мириться со злом под предлогом несвоевременности добра, и не «буржуй», как вы выражаетесь, из своекорыстных расчётов не желающий лучшего будущего для человечества и не сочувствующий «освободительным движениям», способным созидать это лучшее будущее.
Что это так, я доказал на деле, всей жизнью своей, каждым словом моих сочинений и всей моей деятельностью. Мой «демократизм» я доказал не на словах только, а тем, что слил мою жизнь с жизнью простого русского народа в той форме, в которой по совести считал это наиболее полезным для него: воспитывал детей народа, любя их как собственных детей, и предлагая желающим из них стать братьями моими на всю жизнь и в самом полном смысле этого слова, какой дала мне понять искренняя братская любовь к ним.
Мою преданность истинному «освободительному движению» я доказал тогда, когда ещё эти слова никем не употреблялись, действовать в этом направлении не было модой, не могло быть увлечением общим течением или вынужденной уступкой общественному мнению. Вся моя деятельность, основанная на самостоятельном убеждении, сознательной вере и насущной потребности любящего сердца, имела несомненный характер освободительного движения, освобождая умы и сердца от рутинных предрассудков, призывая на путь широкой свободы добра и реального братства в жизни и труде по свободному изволению любви, без всякого принуждения и насилия над кем бы то ни было. Во всём, что я предлагал, я был неизменно верен идее свободы, и то освободительное движение, на которое я работал и на которое давно призывал, ни в чём не погрешало против права свободы и не посягало ни на чьи права.
Так называемый «аграрный вопрос» был давно решён мною тогда, когда этот вопрос в печати совсем не поднимался, и решён мной в такой мере, в какой не решаются его поставить в своих программах партии, наиболее желающие заручиться сочувствием народных масс: я просто отказался от личной семьи, отказался передать мои права крупного землевладельца прямым наследникам моего имени, моего имущества и моих исключительных прав. Крупных землевладельцев в лице моей личной семьи я заменил трудовой общиной в лице Трудового братства, не первыми встречными, не мелкими собственниками, отличающимися только количеством своего имущества от собственников крупных, что совсем не решает никакого вопроса, ни аграрного, ни социального, а только и может быть временным паллиативом, годным не для прочного устроения мирного благоденствия страны, а только для самообмана слабых умов и подкупа столь же слабоумного общественного мнения, – а трудовой общиной людей, одушевлённых высоким идеалом самоотверженного, бескорыстного труда на пользу общую, дисциплинированных любовью, способных пользоваться братской свободой, не злоупотребляя ею, трудовой общиной, представляющей из себя здоровую, живую клетку общественного организма, ту живую, здоровую клетку, без которой никакой живой организм ни быть здоровым, ни даже вообще жить не может, трудовой общиной, в которой по самой сути её могут жить и действовать только здоровые общественные элементы, представители истинной свободы, способные на свободное созидание и неспособные покушаться на чью-либо чужую свободу и совершать какие-либо насилия над чужой личностью и чужим имуществом. Этому Трудовому братству я передал при жизни моей в собственность всё моё имущество без всякого выкупа, обеспечив возможность существования центрального Трудового братства с двумя сельскохозяйственными школами, мужской и женской, и после моей смерти материальную возможность учреждать неограниченное число отделений Трудового братства, имеющих стать самостоятельными трудовыми братствами, как в России, так и в других странах.
Вы видите, что вы не имеете основания смотреть на меня как на суеверного мистика, утешающего себя и других в деле духовной проституции и покладистой уживчивости со злом земной жизни надеждами на добро жизни загробной, ни как консерватора, принципиально враждебного всякому освободительному движению и всякому прогрессу в направлении лучшего будущего для человечества, ни как на «буржуя», цепко держащегося за своё добро, не желающего ни с кем делиться своим достоянием и, напротив, желающего всех эксплуатировать в свою пользу и обирать ради собственного обогащения.
Все это даёт мне право надеяться, что вы не отнесетёсь ко мне с предвзятым недоброжелательством, согласитесь меня выслушать и выслушаете меня внимательно, честно, по совести проверив сказанное мной, приняв то, что будет в словах моих убедительно для ума и сердца вашего.
Рутине жизни, тому, что развращало умы и сердца, тому, что делало силу зла в жизни, я настолько не сочувствовал, что заслужил репутацию пессимиста, упорно призывая к лучшему и, следовательно, твёрдо веря в возможность этого лучшего будущего для человечества. В сочинениях моих я беспощадно клеймил зло рутины жизни, давно предсказывал неизбежность того озлобления, той грубой братоубийственной борьбы, в которые мы теперь погружены. Моих доводов не опровергали, а голословно говорили, что я преувеличиваю. Так и моей программы мирного прогресса не опровергали, не заменяли иной программой свободного созидания мирного благоденствия, а просто её замалчивали, как нечто не стоящее внимания, одни – мирясь с рутиной и желая бессрочного коснения в ней, другие – веруя во всемогущество буквы законов и учреждений, стремясь добиться «либеральных законов» и «свободных учреждений» для людей, не способных пользоваться свободой, не злоупотребляя ею, третьи – предпочитая во имя свободы призывать к насилию, отрицающему право свободы за другими, требуя её лишь для себя. Все отвергали мою программу, не желая личного самоусовершенствования, без которого я не признаю возможным и никакого улучшения жизни. Все твёрдо решили, что человечество надо брать таким, каким оно есть, что оно может оставаться гордым, злым, корыстным, беспринципным и распущенным, что дело не в том, чтобы человечество стало лучшим, а только в том, чтобы оно, так или иначе, «устроилось». Одни понимают это «устроение» человечества в смысле «обуздания», внешнего порядка и «благочиния», внедряемых путём политических и социальных «намордников», другие – ещё более наивно: в смысле широкой свободы проявления этих скотоподобных индивидуальностей! Все дружно решили, что всё дело в формах политической и социальной жизни, а не в характере «свободно самоопределяющихся индивидуальностей». Именно с этой точки зрения все дружно, консерваторы, либералы и радикалы, отвергали, или, вернее сказать, игнорировали мою программу и самую возможность самоусовершенствования совместно с соответствующим ему прогрессом жизни, признавали ненужной утопией. Так продолжают смотреть на мою программу упорядочения жизни и бесконечного мирного прогресса для человечества даже и теперь, когда я не на словах, а на деле доказал возможность быстрого духовного перерождения для человечества и соответственно тому такого мирного благоденствия, на которое очевидно неспособно громадное большинство наших современников. Факт духовного перерождения обыкновенных крестьянских детей в культурных людей, сознательно и самоотверженно, разумно устрояющих свою жизнь на совершенно новых началах, облагораживающих всю их жизнь, все роды труда и все отношения, и это в результате всего пяти лет воспитания в нашей сельскохозяйственной школе, налицо, отрицать его невозможно. От него отделываются, давая этим облагороженным и возвышенным человеческим индивидуальностям насмешливое название «новой породы людей», или ещё более бессмысленную кличку «неплюевцев». Факт существования Трудового братства и недосягаемого для окружающего общества мирного благоденствия на лоне его тоже налицо, как и то, что результаты эти достигнуты при самых неблагоприятных условиях, тоже в очень короткий срок. И от этого факта, отрицать и игнорировать который нельзя, отделываются, называя наше Трудовое братство «оазисом», совершенно нелепо утверждая, что то, что осуществлено у нас, не может быть осуществлено другими и в других местах, не может быть принято как общая программа упорядочения жизни путём мирного прогресса в направлении мирного благоденствия народов.
Больно видеть так настойчиво отвергаемым, как нечто не заслуживающее внимания, то, что дороже жизни, чему отдана вся жизнь, что путём больших скорбей и трудов достигнуто, доказано, осуществлено. Много лет я переживал эту скорбь; ясно видел, что нужно для человечества, громко указывал на зло, предлагал определённую программу исправления зла, доказывал на деле, опытом жизни, возможность осуществления предлагаемой мною программы, наглядную благотворность практических результатов её и имел скорбь видеть, что все мои слова остаются «гласом вопиющего в пустыне», что опыт жизни моей отвергается, как «несбыточная утопия»; имел скорбь присутствовать при явном для меня легкомысленном стремлении человечества в пропасть анархии, в бессмысленный и жестокий хаос свободы разнузданности скотоподобных индивидуальностей. И больно, и страшно, и бесконечно жалко, стыдно было присутствовать при разыгрывании человечеством, с видом озабоченной деловитости самоуверенных и самодовольно практических дельцов, жалкой комедии музыкантов из басни Крылова, серьёзно озабоченных тем, как по-новому рассесться, не умея додуматься до того, что надо перестать быть ослом, козлом и косолапым мишкой, называя «несбыточной утопией» всякую программу упорядочения жизни, требующую прежде всего перестать быть скотоподобными.
И вот громко заговорила сама жизнь, такими яркими и грозными фактами, что сами факты эти бесконечно красноречивее меня доказывают основательность моих взглядов и моей оценки той рутины, которая логично привела к ныне переживаемому. Эти факты жизни превзошли самую пессимистичную оценку людей и жизненных явлений, самые пессимистичные мои предсказания. Казалось бы, я имею основание радоваться, дожив до столь ярких доказательств правоты моих взглядов, даже злорадствовать, видя, в какое нелепое, комичное положение попали те, которые находили утопичной, недостаточно практичной и потому не стоящей их внимания предлагаемую мною программу мирного созидания добра в жизни и презрительно игнорировали все мои предупреждения и предсказания! Но это не так.
Происходящее не радует меня, и ничего доброго я не ожидаю от того «освободительного движения», которым так многие из вас увлекаются. Самый факт освободительного движения от рутины жизни я признаю вполне законным и желательным явлением, вполне совпадающим с моими личными убеждениями, с делом всей моей жизни. Факт – буква, характер факта – его животворящий дух. Характер современного освободительного движения и отношение к нему всех слоёв русского общества таков, что я жалею, что дожил до этого позорного времени, что самые слова «освободительное движение» стали отвратительными для меня, – синонимом глупости и подлости, клеймо которых горит на всей современной жизнедействительности, что мне страшно, до смерти скорбно и стыдно за вас, представителей учащейся молодёжи, надежду страны, за вас, дорогие товарищи, как и за все слои русского общества, без исключения, при виде того, какие чувства внушает к себе
Более того, сознательно и по совести я предпочитаю прежнюю рутину, со всеми её ненавистными для меня пороками, современному освободительному движению, затмившему нравственной чудовищностью своей все самые отвратительные пороки той вековой рутины, против которой оно ополчилось. Сознательно и по совести я предпочитаю моих упорных врагов, самых худших представителей той рутины, против которой я всю жизнь боролся, – тем главарям освободительного движения, которые выступили их обличителями, судьями и палачами. Всё относительно в этом мире. Представители рутины жизни казались мне чудовищными врагами всякой разумности и всякого блага в жизни, теперь они кажутся мне разумными и добрыми, справедливыми и честными по сравнению с теми, кто выступил их обличителями, кто хочет их устранить, чтобы собой их заменить!
У меня в оценке людей и жизненных явлений иное мерило, чем у вас, – вера моя и идеал веры моей. Не будем ошибаться, разница между нами только в том, что для меня вера расширяет мои земные представления до полной гармонии мировой жизни, до стройного согласования правды и добра земной жизни с внеземным пониманием первопричины бытия и конечных целей мира, с вечной правдой и вечным добром. Правда и добро для меня, верующего, и для вас, неверующих, одни и те же, для меня они – мировая реальность, для вас они – беспочвенный мистицизм, а всё же, никакой иной правды, кроме той же мистической правды, вы не придумаете и никакого иного добра, кроме всё того же мистического добра – вы не знаете.
Для вас, как и для меня, добро – то, что ставит общее счастье выше своекорыстных расчётов, что объединяет в одну разумную мирную гармонию, что приводит к общему мирному благоденствию, что гарантирует свободу всех достигать этого добра, осуществлять это добро. Не верю, чтобы вы согласились не признать этой правды добра, если она не затемнена для вас партийными софизмами и слепой страстью низких инстинктов злобы, мстительности и желания осилить во что бы то ни стало политических врагов ваших, как не верю и тому, чтобы вы при тех же обстоятельствах могли бы хладнокровно принизить себя до признания правдой и добром – неразумного, лжи, несправедливости, клеветы, коварства, подлости, корыстного себялюбия, распыления злобы, грубой борьбы, хаотического беспорядка жизни и отношений, широкой свободы зла и беспорядка, при полном отсутствии свободы добра и порядка.
ebooksa