Мост

— Нет, вы опоздали. Уже совершен обряд бракосочетания, — наконец промолвил он, а потом потише добавил. — Но меня радует, что в Чишдепе не перевелись умные люди. Поклонитесь от меня джигиту, который не побоялся пересудов и привез к нам свою сестру. Ей-богу, даже не верится, что у потерявшего от жадности остатки ума Куйки-хана вырос такой славный сын. Прощайте…

Чишдепинцам ничего другого не осталось, как возвращаться домой.

Аннагуль, сидя за спиной брата, тихо плакала. Так добрались до развилки дорог, где утром останавливались опозоренные сваты, где позже гельналыджи посадили в свадебный паланкин девочку, подменив ею настоящую невесту.

Тут выдержка оставила Аннагуль. Соскользнув с лошади, она бросилась на землю, громко запричитала:

— Убей меня, Непес! Убей, если есть у тебя жалость. Оставь здесь — пусть сожрут меня шакалы, пусть укусит змея… Об одном прошу, не вези в аул, убереги от позора…

Непес соскочил с коня, бросился к сестре.

— Что ты, Аннагуль, что ты… Успокойся… Ты молодец, красивая…

— Убей… убей… — выла Аннагуль, припав к коленям брата.

Сапар и Меред стояли поодаль, не зная, чем помочь другу. Это были отчаянные, отважные джигиты. Любой из них мог шутя расправиться с матерым волком, а сообща им была не страшна и целая стая, но против слез слабой беззащитной девушки они были бессильны.

— Убей меня, Непес, убей… — стонала Аннагуль, но вдруг ее голос окреп, глаза сверкнули огнем. — Черный камень у тебя вместо сердца! — Она изловчилась и выхватила небольшой острый нож, который был у Непеса за кушаком. — Я сама убью себя!

Еще мгновение — и могло случиться непоправимое, но Непес крепко сжал тонкое девичье запястье, от боли пальцы разжались, нож, звякнув, упал на землю.

— Эх, Аннагуль, что ты надумала, — прерывающимся от волнения голосом произнес Непес, поднимая с земли свой нож. — Если кому из нашего рода и суждено погибнуть от этой стали, то, верно, не тебе… Едем! — поторопил он растерявшихся друзей, легко, как маленького ребенка, взял Аннагуль на руки и бережно положил ее, обессилевшую, поперек седла…

Лишь перед рассветом добрались они до родного аула. Измученная долгой дорогой лошадь, почуяв конец пути, прибавила шагу. Но Непес не торопил, напротив — сдерживал ее, оттягивая миг, когда придется ему стать гонцом черной вести. Он знал, что мать не спит, ждет его с надеждой.

Конечно же, она не спала. Всю ночь просидела под звездным шатром неба, благодаря аллаха за то, что наделил почтенного Торима-ага могучим умом и добрым сердцем. Она верила в лучший исход, и лишь когда послышалось приближение всадников, предчувствие беды защемило грудь. Она бросилась навстречу въезжавшему во двор Непесу.

— На, забери ее, — отдал он матери рыдающую Аннагуль. — Пусть старится в отцовской кибитке…

— Учить вздумал, щенок! — выскочил из орачи разгневанный Куйки-хан. — Я тебе покажу, сукин сын, как с отцом разго…

Он не успел договорить и не почувствовал боли, когда свинец ударил его в грудь, отбросил назад, свалил на землю… А Непес пришпорил коня, черной молнией пронесся мимо матери и сестры и исчез в ночи. Исчез навсегда.

Перевод А. Говберга.

УНАШ

Трое мужчин сидели за дастарханом вокруг большой миски с супом. Ели молча. Тишину нарушал лишь мерный стук ложек о дно чанака — большой деревянной миски, в которой хозяйка подала унаш, да потрескивание дров в жестяной печурке, что стояла в углу просторной, застеленной коврами и кошмами комнаты. Унаш удался на славу! В считанные минуты мужчины опорожнили громадную, рассчитанную на большую семью миску. Лбы едоков покрыла испарина, щеки разрумянились, губы лоснились от жира. Они только собирались перевести дух, как в комнату вошла хозяйка и подложила добавки.