Мост

Ей не было нужды терзаться наподобие другим невестам, гадая какого мужа уготовила судьба. Своего жениха Аннагуль видела лишь однажды. Им не довелось тогда обменяться и полусловом, — да им и в голову не могло прийти такого! — но, когда их взгляды встретились, юные сердца тотчас устремились навстречу друг другу. Желание соединиться с рослым чернобровым бозаганцем так сильно завладело мыслями Аннагуль, что она осмелилась открыться матери, а ведь любая девчонка в Чишдепе знала: говорить о своих чувствах, пусть даже с самым близким человеком, постыдно, ибо запрещено адатом. Ну, а парень, так тот после встречи с Аннагуль напрочь потерял покой и сон — дочь Куйки-хана была самой завидной невестой во всей округе! И вот теперь гельналыджи спешили из Бозагана в Чишдепе, чтобы забрать невесту и отвезти ее к жениху. Но если бы кто-нибудь увидел в этот миг лицо Аннагуль, он не смог бы не заметить серой тревоги в глубине ее глаз и признал, что невеста подобающе печальна, как и положено порядочной девушке.

Три гулких выстрела ударили в безоблачное осеннее небо, возвещая, что посланцы жениха прибыли в аул, и звонкое эхо покатилось по горному ущелью. Через мгновение стал различим дробный перестук копыт, и вот уже всадники в нарядных алых халатах пронеслись по узкой улочке. Камни, комья грязи полетели им вдогонку из виноградника. Но атбашчи, возглавлявшие свадебное шествие, летели, как стрелы, пущенные из тугого лука, и мальчишечьи снаряды не достигли цели, попадали наземь, утонув в глубокой текучей пыли.

— Ах вы, ишачьи дети… Опозорить нас хотите! — сделав притворно-строгое лицо и размахивая ореховым прутом, к винограднику заковылял почтенный Торим-ага. Но где ему угнаться за быстроногими озорниками!

А бозаганцы уже спешивались, и настроение у них было отличное. Правда, одному из атбашчи угодили по спине тухлым яйцом, и оно, разбившись, измарало праздничный шелковый халат, да еще двум свахам в суматохе у ворот сорвали с голов платки — но так уж принято на свадьбе. Теперь гостям предстояло отведать хозяйского угощения, но все понимали, что трапеза не затянется… Отхлебнув ложку-другую шурпы и торопливо проглотив кусок лепешки, гельналыджи заберут Аннагуль и поспешат в обратный путь. Но тут произошло непредвиденное…

Все утро Куйки-хан не показывался на люди. Проснувшись он сразу же ушел в орачу, которая стояла рядом с главной кибиткой — черная, невзрачная, приземистая. И вот теперь, когда женщины уже вынесли гостям угощение, Куйки-хан с багровым от злости лицом выскочил из своей кибитки и, чеканя слова, крикнул:

— Торим-бек, покорми гостей и проводи их в обратный путь. Да скажи, что для них здесь невесты нет!

«Нет невесты!» — эти слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Смешливые кайтарма тут же бросились в юрту, где они оставили Аннагуль. Атбаши как ели, так и замерли с набитыми ртами.

— Он говорит, нет девушки?!

— Как это?

И сразу тишина. Все смотрели на Куйки-хана — кто с изумлением, кто с тревогой. Взмыленные от долгой скачки кони настороженно запрядали ушами. Разукрашенные верблюды, что отдыхали возле юрты, разом вытянули шеи и уставились на человека, необдуманными словами нарушившего праздничное веселье. Осуждение было в их пристальных взглядах. Лишь Торим-ага, который собирал подарки, сделал вид, что ничего не произошло, словно и не слышал слов Куйки-хана. Он медленно, с достоинством пересек просторный двор и, подойдя вплотную к Куйки-хану, осведомился:

— Что это значит, Куйки?

— Это значит, что для них нет невесты! — с раздражением в голосе ответил Куйки-хан.

— Как тебе ни совестно, Куйки? Снег прожитых лет уже побелил твою бороду, а поступаешь словно неразумный мальчишка…

— Не совестно! Я не желаю родниться с теми, кто не держит своего слова.

— А что все-таки случилось? — удивился Торим-ага и обиженный тем, что Куйки-хан не торопится с ответом, возвысив голос, добавил: — Я — старейшина этих людей, — он повел рукой в сторону стоящих поодаль чишдепинцев, — и если что случилось — скажи нам, мы послушаем и узнаем.

— Они низкого рода… Неблагородного рода, — зачастил Куйки-хан, брызгая слюной. — Они обманули нас.

Торим-ага громко вздохнул, разгладил ладонью свою белоснежную бороду, а потом вдруг сжал ее в кулаке, словно хотел вырвать. Чишдепинцам был знаком этот жест, означавший крайнюю степень раздражения, и они замерли, ожидая, что сейчас сделает разгневанный Торим-ага. Однако он сдержался и громко, чтобы его услышали и свои, и гости произнес:

— Что бы там ни было, но вернуть гельналыджи без невесты нельзя. Это невозможно.

— А мы сделаем через невозможно! — усмехаясь, сказал Куйки-хан, и показывая, что разговор окончен, крикнул: — Эй, жена, тащи-ка сюда их тряпки — нам не нужны подачки. И пусть убираются!

Пышнотелая женщина, путаясь в подоле платья, торопливо подошла к Ториму-аге и громко зашептала, не обращая внимания на мужа: