— Ему же тяжело. Хочу поддержать беднягу.
— Что ты, что ты! Хоборос увидит — беда! Она Морджо богохульником считает, говорит, бог наказал его за то, что вздумал тягаться с господом.
Помнишь пословицу: умный охотник сто медведей убить не мечтает. Девяносто девять на рогатину подымешь, а сотый тебя задавит…
— А Мастер, что он сделал такого, что бог рассердился?
— За день до того, как Морджо с крыши свалился, он, рассказывают, брякнул: «Что дом! Я б и церковь такую отгрохал, что самому всевышнему не снилась!»
— Так что же, на кого бог, на того и люди?
— Тише, тише, глупая! На тетку не сердись. Подумай-ка: что, если жених увидит, как ты калеке плечо подставляешь? Он ведь обидеться может!
— Ну и пусть! Мне только того и надо.
— Не выдумывай! Может, этот парень тебе богом послан.
Нюргуна нежно обняла худые плечи старушки. Так они долго сидели молча, без слов понимая друг друга. Боккое ли не знать, что творится в душе девушки, которая досталась ей десятидневным пискуном, которую кормила из задубевших ладоней целых семнадцать лет? Боится старая за Нюргуну, а что делать? Против воли хозяйки не пойдешь…
— Бабушка, не сердись, если я не выйду за этого заезжего, хорошо?
— О чем ты?
Нюргуна ничего не ответила, лишь слабо улыбнулась.
— Расскажу тебе об одном давнем случае. Было это, когда мне… наверно, как тебе сейчас, лет семнадцать было. Иду я рано утром к коровам… И слышу за березками удивительные звуки. Словно сразу сто хомусов играют.
Побежала я навстречу этой музыке, а она меня как будто тянет. Однако бросилась вправо, кинулась влево — нигде нет ничего. Думаю, с неба эта песня льется. Вспомнила, что на Луне живет Сиротка[19], то она поет иногда. Уж не она ли? Гляжу на небо. А песня все ближе. И вот — прямо на меня целая стая стерхов, журавликов белых. Вот кто, оказывается, те музыканты. Не поймешь: то ли бегут по траве, перебирая тонюсенькими ножками, то ли летят над землей, слегка касаясь ее… И поют, поют! Старики мне говорили: «Будешь счастлива, раз увидела танец белых журавлей». Не досталось мне, правда, счастья. Я думаю так: оно к тебе, моей названой дочке, перешло. Так что не грусти. Будешь счастлива!
— Убегу я от него.
— Не убежишь! Ты еще жизни не знаешь. А жизнь — она человека учит. Мучит и учит…
Боккоя вздохнула и побрела к юрте, где готовилось угощение для ысыаха. Через мгновение послышался ее гневный крик:
— Что вы натворили! Ах, прохвосты!
— Кумыс льется к счастью! Благодаря этому егасу[20] Хоборос проживет триста лет и трижды успеет выскочить замуж! — раздался насмешливый голос Беке.