Кыыс-Хотун

22
18
20
22
24
26
28
30

— По-моему, мой луг на месте. Не провалился.

— Да он же весь зарос кустами! Разве это луг?

— Кусты растут, куда денешься? Корчевать их мне не по силам. Но и травы пока хватает.

— Нет, Тихон, не хватит на твою пеструю обжору, если восемь саней продашь. Я почему тебе сразу не заплатила? Дай, думаю, посмотрю, что этот богач весной будет делать. Не придет ли за этим сеном? Ты не пришел. Значит, Тихон, ты мне продавал не свое, а мое сено. Накошенное на моем лугу. Ты что же, думаешь, у меня не меряно, не считано, меня можно как хочешь надувать? Если б ты хотя признался, я бы за работу заплатила.

Тихон вскочил.

— Что за женщина? Ведьма, да и только! — вскричал он. — От своей коровы сено оторвал, еле вывел на траву, а она выдумывает, что я у нее ворую! Эх, нет на тебя управы! Ну ладно, я в суд подам. Разберутся!

— Какая муха тебя укусила, Тихон? — смеясь, проговорила Хоборос. — С чего ты вздумал судиться?

Раньше вроде без суда понимали друг друга. Садись чайку попьем.

Тихон хлопнул дверью и пошел прочь. При отце Хоборос он был обозником — возил мясо и масло на прииск. Вот однажды и подстерегла беда смельчака, отморозил руку. «Байбас старый руку отнял, — с горечью думал он, — а дочка его готова и жизнь отнять. Эх, действительно подать бы в суд! Да кто бумагу напишет?»

Боккоя едва догнала его.

— Подожди, Тихон! Ишь, какой гордый. От господского чая отказался. Возьми вот — Хоборос шлет подарок твоим детям! Давно приготовила. Бери, бери!

Тихон взял сверток. Весь его гнев мигом улетучился, он обмяк и задержал шаг. Посмотреть бы, что там, в этом свертке. Дождавшись, когда Боккоя скрылась из виду, он уселся на бугорок и развязал узелок. Там был отрез на сарафан, белый ситцевый платок, четвертушка чаю и целый лист табаку. Больше всего Тихон обрадовался табаку. Он набил трубку, с наслаждением затянулся. Интересно, сколько может стоить все это? Спрашивать неудобно — подарок, да и не у кого спросить.

Подарок… А за работу так и не получил. И не получит, наверно. Бессердечная баба. Не думает, что у него малые дети.

Вдруг у Тихона удивленно вскинулись брови: подошла Нюргуна. Она с участием смотрела на калеку.

— Это все, что ты получил? Не заплатила за сено? — Девушка присела на корточки, потрогала подарки. — Заткнула тебе рот подарком?

Жалобу надо писать, дядя Тихон!

— Кто же ее напишет. Учитель, правда, обещал, да я ему не говорил, на кого бумага. На жену-то свою писать не будет. Это ведь все равно, что на себя самого.

— Я тебе напишу.

— Ты?! Умеешь разве?

— Умею, умею. Говори, когда какую работу делал.