Когда нам семнадцать

22
18
20
22
24
26
28
30

— Подожди, Миша, вот выпишется она из больницы…

Юлька думала о скором приезде Алевтины. Опять она Лизу с толку сбивать будет. Она понимала, что одной ей с ними не справиться. Но Пашке рассказать об этом не могла: догадывалась, что как раз ему-то и нельзя говорить о Лизиной беде.

Иногда у Юльки мелькала мысль — пойти в комитет комсомола. Но, представив себе Сеню Лебедева за секретарским столом, в комнате, увешанной плакатами и графиками выполнения плана, она тут же терялась — какими словами говорить с ним? И что он может посоветовать в таком щекотливом деле? Будь речь о субботнике — другое дело. «Вот, Юлька, — сказал бы он, — к субботникам ты относишься с холодком. Соцобязательство тебе надо переписать да рамочку подкрасить…» И еще она представляла себе, как Сеня поднялся бы ей навстречу: «Проходи, садись, Гранина. Ну, как у тебя дела?»

«Нет, Сенечка разлюбезный, никаких у меня дел к тебе нету», — сама себе ответила Юлька. Странно все-таки устроен мир: так много хороших людей, а вот пойти по душам поговорить — и не к кому.

3

Посредине комнаты стояли чемоданы, перетянутые ремнями, и громадный, плотно увязанный узел. Алевтина, видимо, хотела затискать их под кровать, но не успела. Юлька смерила ее взглядом:

— Привезла?.. Розовые, белые или есть еще что-нибудь, для брюнеточек? Может, опять не твое, а твоей догадливой товарки?

— Не трожь ты меня. Ох, не трожь! — зашлась Алевтина. — Лизавета, не обращай внимания на эту свистульку. Ты женшчина солидная, тебе жить всерьез.

— Я знаю, что делать, — в сердцах сказала Юлька, повернувшись к Алевтине. — Сейчас пойду в проводницкий резерв и расскажу, чем ты занимаешься.

— Юлька, какое тебе дело? — устало поморщившись, сказала Лиза. — Ну что ты во все лезешь?

Юлька с удивлением посмотрела на Лизу, и ей сделалось страшно.

На следующее утро с полпути Лиза вернулась домой, сказав Юльке, что плохо себя чувствует — ее тошнит и кружится голова.

— Ты скажи там мастеру, какая я сегодня работница.

Юлька весь день тревожилась за нее. Куракину на вопрос, почему сегодня нет Лизы, она ответила, нисколько не задумываясь:

— Мороженого наелась, горло болит.

Вечером ни Лизы, ни Алевтины дома не оказалось. «Какой же сегодня день?» — подумала Юлька. И ответила сама себе: среда…

Она опустилась на табуретку у окна. Отсюда хорошо была видна остальная часть комнаты с кроватями Лизы и Алевтины. На глаза ей попался Алевтинин чемодан. Юлька поднялась, подошла поближе, нагнулась. Узла с оренбургскими платками не было. Юлька вспомнила: среда — базарный день.

В двадцати минутах ходьбы от поселка по средам и воскресеньям открывалась барахолка. Тут торговали всем — от поношенных армейских сапог, шинелей, старомодных шапок и шляп до наскоро выстиранных и кое-как реставрированных детских пальтишек. Под ногами хрустела подсолнечная лузга. И в любое время года над всем этим царил запах нафталина, лежалого материала, прелой кожи, пережаренных семечек и махорки, угрюмый запах старья. Но время от времени среди лежалых вещей мелькала какая-нибудь дорогая вещица и тут же бесследно исчезала.

Как-то на этом базаре Юлька покупала себе варежки. С чувством стыда и неловкости смотрела она, как ее новенькая пятерка исчезла во внутреннем кармане пальто мордатого парня, торговавшего варежками любых размеров и расцветок.

Юлька боялась обнаружить у Лизы повадки того самого мордатого парня. Ей было наплевать на судьбу Алевтины, на все, что связано с нею. «Спекулянтка несчастная! А тихоней прикидывается», — со злостью думала она, стоя над ее кроватью. Юлька даже в сердцах пнула ногой чемодан, угол которого нахально высовывался из-под кровати. Но Лиза оставалась для нее чем-то светлым и тревожным, нуждающимся в защите.

Она менялась на глазах. Тяжелела поступь, и во всей фигуре Лизы, в ее движениях — и когда она подносила ко рту стакан или неторопливо расчесывала перед зеркалом светлые с неярким бронзовым отливом волосы, и когда умывалась над тазом посреди комнаты — появлялась какая-то ленивая бережливость к себе.