Дон-Коррадо и Вооз будут также довольны — только поосторожнее!
На цыпочках, потихоньку: бац! — и нет Перлата. Прощайте, Дон-Москозо!
Они разошлись. Москозо остался один и занимался мыслями.
— Случай, случай, — говорил он, — мог ли я думать, чтобы так счастливо кончилось мое предприятие. Если бы мои сундуки не приманили Вооза, я бы не имел сундуков Перлата. Случай, всё случай — и как прекрасно, как кстати! В то время, когда Перлато будет покоиться на мягких подушках, когда во сне своем будет видеть свою воспитанницу, соединяющуюся с своим Селадоном;[56] в то время, когда Перлато будет благословлять их, будет восхищаться, в то время предстанут пред него дьяволы. Ха! ха! ха! как бесподобно! как кстати! Га! тогда-то вспомнишь ты, Перлато, обо мне, вспомнишь о том, который тебе был противен, которого ты чуждался, которому из тысячей не дал даже ни полушки, которому предпочел нищую глупую девчонку; вспомнишь, говорю, обо мне, — говорил Москозо с адскою злобою, — и, когда будешь просить помощи, увидишь, как мало может твоя дочка; увидишь, может быть, раскаешься, но поздно, поздно! Дьяволы схватят тебя за горло, произнесут мое имя, ты произнесена на меня проклятие; но проклятие проклятого есть лай собаки, лающей на ветер. Гм! я хотел смотреть, как всё это кончится временем, но случай помог мне. Шаг сделан, еще один — и я достигну своей цели, я сделаюсь обладателем великих тысяч. Хорошо, если бы всё это кончилось благополучно. Сомневаться нечего; Коррадо-учитель — лев, Вооз-ученик — змея, но ученик, превосходящий и учителя. Тогда-то, любезная сестрица, тогда-то, любимое чадо Перлата, узнаешь меня, узнаешь того, на которого смотрела гордым оком. О! куда-то денется твоя гордость? Так, с уничижением будешь ползать у ног моих, будешь просить куска хлеба, а я... я... но постой, Москозо, — не восхищайся, не мечтай, лучше одним разом выпить чашу нектара.
Так говорил мстительный гишпанец. Но кто не знает гишпанцев, имеющих дух ненависти и мщения, почитающегося у них первою добродетелию!
Настал вечер. Дон-Коррадо, Вооз и Ричард были в готовности. Золотым магнитом слуги Дон-Перлата были притянуты[57]. Дон-Перлато призвал к себе Розину. Это была его воспитанница, его дочь. Она была уже сговорена за молодого Дон-Ористана — чувствительного, любезного человека. Более часа он с нею разговаривал, увещевал ее как отец, наставлял ее в добродетели и велел ей любить Ористана и почитать Дон-Москоза. — Так, — говорил он, — люби его, дочь моя, как своего брата; он горд, он презирает нас, но я не знаю, за что; я не слышал от него ласкового слова, но при всём том люблю его. Пускай он придет ко мне, пускай требует у меня всего, и я ему не откажу, я его люблю; но он... он... Бог ему судия!
Слезы покатились по лицу Перлата; он прижал Розину к груди своей, прижал ее крепко, как будто предчувствуя, что прижимает ее в последний раз. Они имели какое-то печальное чувство, но боялись обнаружить его друг другу. Розина поцеловала у него руку, пожелала ему доброй ночи, взглянула на него, и слеза выкатилась из глаз ее; в дверях еще раз оборотилась, взглянула и ушла, имея в сердце своем чувство скорби и горести. Ах! она не знала, что поутру
В 12 часов ночи маскированные Дон-Коррадо, Вооз и Ричард приходят к дому Дон-Перлата. Подкупленные слуги отворили им вороты и привели их к спальне господина. Они входят — и видят старого Перлата, спящего сладким сном; он сделал беспокойное движение.
— Что я тебе сделал? — говорит Перлато во сне. — Москозо, не сердись на меня, я прощаю тебе все оскорбления!
Изверги советуются, как им делать приступ, и соглашаются удушить его подушками, но вспомнили о бумаге и решились разбудить его.
— Просите его, — говорит опять во сне Дон-Перлато, — падите пред ним на колени и просите его, чтобы он оставил гнев свой.
— Нет! он не сердится, — говорит Вооз, толкая его, — он не сердится — он приказал вам кланяться!
Боже мой! что это?
Это — это всё люди, которые нижайше вас просят подписать эту бумагу.
Бумагу? Какую бумагу?
Вот эту! Умеете ли вы читать?
Боже мой, Боже мой!
Что вы пугаетесь? Не бойтесь.
Эй! люди! помогите!
ebooksa