Ах! попались мы.
Как скоро коснешься картины, то дух выглянет из-за нее и так страшно разинет пасть, что только давай бог ноги.
Пропали мы! Ах, Мати Божия! не давай мне их видеть. Уж я с детства наслышалась об этих духах.
Не говорил ли я тебе — будь в своей комнате и не показывайся им.
Спасибо, доброй старичок; я, право, не знала. Теперь и ногой не выйду. Чего доброго.
Боже мой, боже мой. Всё известно! Розалия, позови ко мне Эмилию. Старик, оставь меня.
Как, сударыня? Да где она?
Она, я думаю, в зале, с маркизом Оридани.
Но как же мне, сударыня, идти туда?
Позови ее ко мне!
Да вить на дороге...
Что?
Есть картины.
Ты с ума сошла, Розалия. Поди и позови ко мне Эмилию.
Да.
Итак, она здесь была? Бедная! Отсюда-то простирала она ко мне свои вопли; здесь, в сих мрачных стенах, проливала она слезы горести, и одни отголоски сводов отвечали ей диким хохотом. Здесь, может быть, на этом самом чугунном помосте, простиралась она пред лицом Божиим, холодные плиты сии окропляла слезами и кровию, здесь, в этом самом месте, — и сие-то самое место будет гробом злополучной Элеоноры. Боже милосердый, она еще меня счастливее. Я плачу об ее участи, но об моей никто не прольет ни полуслезки. Здесь усну я сном вечным, и никто не узнает о несчастной моей участи. Видно, так угодно было Тебе, Господи, чтобы гордость и высокомерие всегда страдали от самих себя.
Вы здесь, сударыня, одни — и вечно в слезах.