В доме лжи

Ребус смотрел на Шенкли, тот кивнул:

– На допросе упоминали. Я так понимаю, широкая публика о наручниках не знает.

– И все же такое чувство, что каждый дятел в курсе. – Ребус помолчал. – Стил считает, это наших с тобой рук дело.

– Наших?

– Он вбил себе в голову, что мы могли убить Блума.

– Тот Стил, про которого я тебе говорил? Который был на встрече Кафферти и Мэлони?

– Он самый.

– Вот сволочь.

– Не поспоришь. – Ребус шумно отхлебнул чая. – Но ты же не убивал?

– Джон, этот парень мне не нравился, но не настолько. Мне более чем хватило, когда Дерек объявил, что он гей. Сейчас-то я понимаю, сколько смелости надо для такого заявления, но тогда, сам знаешь, полицейские были не склонны миндальничать. Я понимал, что огребу, но в том-то и дело: я думал не столько о Дереке, сколько о себе. И когда сын говорит тебе, что он гей, – это одно, и совершенно другое, когда ты видишь, как они держатся за руки, видишь все эти поцелуи в щечку… – Шенкли глубоко вдохнул и шумно выдохнул. – Меня это напрягало, Джон, еще как напрягало. А уж когда оказалось, что Стюарт – частный детектив…

– Ты огреб еще больше.

– Босс пару раз резко высказался. Если бы он дознался, что я хоть чем-нибудь делился со Стюартом… – Шенкли выразительно провел пальцем по горлу.

– Но ты ничем не делился, – констатировал Ребус.

– Никогда, – подтвердил Шенкли.

– Разумеется, кроме тех случаев, с “Бродягами”.

– Скорее ради Дерека, чем ради Стюарта.

Это Ребус мог понять – сын как-никак.

– Дерека снова станут рассматривать под микроскопом – и наша братия, и журналисты. Думаешь, он сдюжит? – спросил он.

Шенкли в этом не сомневался:

– Он стал сильнее. И он хочет, чтобы того, кто это сделал, поймали. Поэтому я и знаю, что ему нечего скрывать. Он годами мучился, годами думал, что же произошло.