В доме лжи

22
18
20
22
24
26
28
30

– Кристи все еще в Барлинни? – спросил Хьюстон.

– Его перевели в Сотон.

– Я его никогда не видел, но знаю, кто он такой.

– А также что он такое, – предположил Ребус. – На людей вроде него вы когда-то работали.

– В те времена взлом сейфов был благородным занятием. Никакого насилия – во всяком случае, с моей стороны. Проведите меня в офис или в ювелирный магазин – и я добуду, что вам нужно.

– Сколько раз вы попадались?

– Слишком много. И не всегда по своей вине. Стукачи свое дело знали. Содержимое сейфа получено, и сделка закрыта. А потом на кого-нибудь находит разговорчивость, и всегда всплывает мое имя, я же не из тех, кто угрожает расплатой. – Он замолчал, явно погрузившись в воспоминания.

Ребус терпеливо ждал. Наконец Хьюстон снова заговорил:

– Вы когда-нибудь слышали про Джонни Раменски?

– Нет.

– Поищите про него в книжках по истории. Самый знаменитый медвежатник в наших краях. Его прозвали “миляга Джонни” – он тоже никогда не прибегал к насилию. Герой войны, согласился, чтобы его увековечили в Памятнике коммандос. Благородное занятие, я же говорю.

– Он опять заговаривается? – Бри, шаркая, вошла в гостиную и поставила кружку мутного чая на подлокотник отцовского кресла. Уходить Бри, похоже, не собиралась, и Ребус попросил разрешения минут пять поговорить с Ларри наедине. Бри фыркнула, но удалилась, грохнув дверью.

– Она хорошая девочка, – сказал Хьюстон. – Взяла меня к себе, когда мне жить стало негде. Ребята в Сотоне всегда меня поддразнивали – я-де припрятал где-то денежки, с которыми буду горя не знать до конца своих дней. Как бы не так. Пока я сидел, жена растратила все до последнего гроша и откинула копыта, прежде чем я успел свернуть ей шею. – Он пристроил тлеющую сигарету на край пепельницы и подул на чай, после чего шумно отхлебнул.

– Я хотел спросить вас насчет Морриса Джеральда Кафферти, – сказал Ребус.

– Большого Джера?

– Вы работали на него несколько раз.

– Правда?

– Так говорит Даррил Кристи.

Хьюстон обдумал услышанное, взвесил варианты.

– Ну ладно. Предположим, работал. И что? – спросил он наконец.