Золото

Один скомандовал:

— Слушай. Опускай. Раз!

С треском переломилось огниво. Невольно всем подумалось — как же мог держать такую тяжесть человек.

Мишку положили в разрезе на пиджаки и куртки. Старались делать все тихонько, без огласки. Он лежал с закрытыми глазами. Казалось — он не жилец больше. Каждый советовал свое. Влили в белые губы воды. Молчали и ждали кончины старосты. На деляне было тихо. Вдруг Мишка открыл глаза и долго, не мигая, глядел перед собой.

— Закрыть надо, так не полагается… — тихонько сказал кто-то.

Рука протянулась к лицу лежащего, но вдруг сжатые губы зашевелились, пытаясь изобразить усмешку.

— Рано отпели, погодите немного…

Мишка неуклюже завозился и сел.

— Не болтайте зря. Поняли?

Так же, как привстал, медленно и бережно улегся, закрыл вздутые глаза черными веками, и морщина легла на его лоб.

— Вот как нашего брата-дурака…

16

Мишка, как больной, занимал лучшее место на нарах в углу, отделенном ситцевой занавеской, какие употребляются семейными. Уход за ним взяла на себя Мотька. Явилась в барак, принялась распоряжаться. Сама носила бульон. К ней привыкли за несколько дней, и уход за больным считали ее святой обязанностью.

Мишку все еще лихорадило. После опухолей наступило исхудание. Мотька не могла удержаться от восклицания:

— Ну и страшен же ты стал! Глаза вытаращил, скулы выперли…

Она домовито забиралась на нары и, поджав под себя ноги, принималась уговаривать его съесть тарелку лапши. Сначала ласково, теплыми словами, затем повышала голос и грозилась, что сию минуту уйдет и никогда не придет. Мишка упрямо мотал головой. Тогда она решительно спускала ноги с нар. Врывавшийся в открытое оконце ветерок копнил ее волосы.

— Ухожу. Слышишь? Нечего мне здесь делать!

Мишка всячески старался отвертеться, пользовался каждым предлогом.

— Эй, кто там? С деляны, что ль? — спрашивал он кого-нибудь из зашедших в барак артельцев. — В яме не работаете?

— Не работаем. Не велел и не работаем.