Золото

— Нравится? Из чистого незаметнинского. Смотри, как сделан. Настоящие лопатка и кайла…

Вдруг Мишка узнал своего артельца. По его широко раскрытым глазам понял, что случилось то, о чем не раз говорил с Мотькой, о чем он думал днями и ночами. С жалкой улыбкой оглядел по очереди всех троих; судорожно сжал кулак с брошью и пустился бегом по улице.

— Надо заявить немедленно в милицию, — метнулся было Петя, но Лидия взглядом попросила его не оставлять ее и побежала вслед за Мишкой.

У барака никого из любопытных еще не было, по-видимому, преступление было совершено совсем недавно. Несколько человек, узнавших об убийстве, заглядывали в окошки. В бараке было пустынно, чернели копотью стены. Бросался в глаза чистый стол, заставленный печеньями. Возле ножки стола лежала Мотька лицом вниз. Руки раскинуты. На спине темным потоком стыла кровь и лениво стекала по кофточке. В плите пылали дрова, что-то жарилось и распространяло вкусный запах.

Лидия дрогнула: где же Мишка?

Из-под занавески, отгораживающей семейный угол, торчали подошвы сапог. Мишка лежал не шевелясь, расплющив лицо о доски нар.

24

Пете непременно надо было сменить товарища, давно уже отбывшего свое дежурство у аппарата. Как только закончились подробности предварительного дознания, производимого милиционером, он коснулся руки Лидии и вполголоса напомнил о Радиосопке. Она поколебалась мгновенье, затем поднялась со скамьи и молча пошла к двери.

Сгущались сумерки. Внизу расплывались тени, в тумане далекого ключа зажигались огни, — старатели, прогуляв рабочий день, поспешно закладывали на ночь пожоги. Изгибами, следуя капризам горной тропы, всходили все выше и, несмотря на усталость, обоим становилось легче, покойнее, как будто тяжесть пережитого оставалась далеко внизу.

На сопке, куда они поднялись, горел еще закат. Сквозь деревья на острой вершине пылали облака. Лицо Лидии вспыхнуло яркими красками, ожило помимо воли.

— Какая нелепость! — воскликнула она. — Изверги, изверги кругом и только изверги!

Она заговорила, чтобы наконец излить скопившееся внутри горе. Говорила о детстве Мотьки у смотрителя — отца, сравнивала несчастливую жизнь подруги со своей. От собственных горьких воспоминаний опустилась на камень, закрыла лицо ладонями и заплакала. Петя не знал, как поступить с плачущей женщиной. Взял ее руку, но она вырвала: показалось оскорбительным его движение, жестким, эгоистическим, имеющим в виду одну цель — интимную близость. Никогда, даже потеряв мать, не рыдала она так безутешно. Сидела на земле, опустив руки. Мотька! Мотька! Может быть, ты сделала лучше, что ушла отсюда!

Наконец, припадок кончился, сама протянула руку Пете, чтобы помог подняться. И было приятно идти с ним об руку, чувствовать его заботу.

— Ни одной живой души, кругом одни звери! — вздрагивающим голосом говорила она.

Возле бревенчатой радиостанции, одинокой среди редколесья и каменных развалов, их встретил красноармеец. Стояла тишина. Вверху шел легкий ветерок, ласково гладил щетинистую спину сопки. Петя, как хозяин, вернувшийся домой, бросил два слова часовому и ввел гостью в низенькую дверь. Стены радиостанции, темные и голые, казались просторными, хотя радиостанция была очень маленькая. Неподбитый в пазы мох свешивался косматыми прядями. Вместо потолка зияла черная пропасть с балками и перекладинами. Учреждение, связывающее далекий Алдан с миром, походило на бедную мужицкую избенку.

Радист, товарищ Пети, в несколько минут сдав дежурство, ушел с папкой под мышкой. Петя с Лидией остались одни.

— Если можно, дайте телеграмму.

Петя, блестя глазами, оживленно спросил:

— Что вызвать?

— Хабаровск. Редакцию газеты.