Как начинается рабочий день? Сначала надо проснуться, осознать, что жены рядом нет, а значит, на кухне что-то совершается — кипит, жарится-парится; полежать, не открывая глаз, полежать, открыв глаза, потянуться. Крикнуть сыну, чтобы вставал — в школу пора собираться! Еще раз крикнуть, еще раз!.. И для примера, а равно — для устрашения сони-засони сердито встать самому.
День за днем, из месяца в месяц, из года в год.
Привычно — распускаются ли почки на одинокой иве за окном во дворе, лежит ли на ее ветках снег — жужжит в руке электробритва, выползает паста из тюбика на щетину зубной щетки, гудит в трубах вода. Вся-то разница, вся поправка на время года и погоду — что́ набросить на плечи, че́м прикрыть (или не прикрывать) катастрофически разрастающуюся лысину.
Протянуть жене ладонь — за рублевкой на обед и сигареты, постоять полминуты, соображая, не забыл ли чего, и — к двери. Автобусы переполнены, можно не сразу сесть, опоздать на работу, испортить себе с утра пораньше настроение.
Быт. Сложившийся семейный уклад — после долгих лет скитаний по стране, работы в необжитых краях, затяжной неустроенности… Воспоминания. С внешним уютом человек свыкается удивительно быстро. А внутренний…
Не вспомню, когда я заметил эту женщину впервые, но когда у в и д е л ее, когда все началось — знаю: была осень, конец сентября. На тротуар из сада слетались листья. Недолетавшие — разбегались по мостовой; настигнутые и растертые между железом трамвайных колес и рельсов, между шинами и асфальтом, — превращались в труху. Десять лет прошло, а помнится все…
Женщина садилась в тот же автобус, что и я. Она всегда, наверное, садилась в мой автобус, а сегодня оказалась в очереди сразу передо мной, и я даже помог ей в дверях. Тогда она и повернула лицо, и посмотрела, и сказала: «Спасибо!» Мы стояли вплотную в обычной тесноте и давке, однако было почему-то жарче, чем обычно, душнее… Волосы женщина заправляла под вязаную шапочку, шапочка прикрывала и уши, только мочки — проколотые, но без сережек — высовывались из-под резинки.
Сошла она за две остановки до моей.
С того раза я каждое утро видел ее.
Иногда водитель проезжал мимо нашей нервно машущей руками очереди, не останавливая автобуса, и приходилось ждать следующего. Следующий доставлял меня на место за две минуты до начала работы. Если пропускали две машины — на работу я опаздывал. Она, видимо, тоже.
Очень красивая была эта женщина. Но — если хорошо рассмотреть. А рассматривал я ее теперь по пять раз в неделю, по двадцать минут каждый раз — всего с понедельника до пятницы получалось час сорок. Целый сеанс кино. Порой, глянув на кого-нибудь другого или в окно и потом — снова на женщину, я встречал ее взгляд и не находил в этом ничего странного: почему не поинтересоваться, кто на вас всю дорогу глаза пялит? А что на вас глаза пялят — всякий и затылком чувствует.
Так мы и ездили на работу. С работы она в мой автобус никогда не попадала.
Так и осень миновала, и зима прошла.
Дело было перед Женским днем.
В нашей геологической конторе народ сидит в основном солидный, много потрудившийся, поскитавшийся, честно заработавший свои катары, язвы, ишиасы, радикулиты, подточенный всевозможными болезнями почек, печени, сердца. Во всех коллективах, у всех трудящихся — праздник как праздник: скинутся по трехе, сбегают в магазин, принесут водки, вина, хлеба, колбасы, сыру и прочей снеди, выпьют, попоют, потанцуют, скинутся еще, еще выпьют; поспорят о работе, о событиях в мире, и снова о работе, и разойдутся по домам. У нас — не то! Завертится предпраздничная карусель, сделаешь намек — начинают тыкать себя большими пальцами: один — в желудок, другой — выше и левее, третий — в поясницу, изображают на лицах сожаление горькое и покорность судьбе. Однако этой весной, а именно седьмого марта, лед тронулся. Еще в начале года появился в конторе новый заместитель главного бухгалтера — женщина молодая и жизнерадостная. С нею-то нам и удалось расшевелить даже самых хворых и неподатливых. Сабантуй удался, разговоров потом на месяц хватило, но сейчас речь не о том…
Выпившему все проще. По крайней мере — мне.
Домой возвращался я в полупустом автобусе. Женщина вошла на той остановке, где обычно сходила, и села в кресло около красного ящика кассы, далеко позади меня. Я мысленно представлял, как она проделывает привычную процедуру: снимает перчатки, достает и бросает в щель деньги, отрывает билет. Кольцо обручальное поблескивает…
Автобус медлил на перекрестке.
Нужно же было когда-нибудь с нею заговорить!
Я прошел в хвост салона, и сел, видимо — несколько грузно, напротив женщины, поспешно сжавшей колени и отодвинувшей свои туфли от моих полуботинок. Сел и уставился прямо ей в лицо. Женщина слегка покраснела, глаза ее сузились, и она отвернулась к окошку: стал виден только затылок и часть щеки. Но по тому, как щека округлилась, как разбежались по ней нечеткие морщинки, я догадался: женщина смеется. Она смеялась, и на ее расцветшее за стеклом автобуса лицо с тротуара глядел восторженно какой-то, не первой трезвости и молодости, пешеход. Тут я и заговорил… Это точно — выпившему все проще. И легче. А проспавшись, можно не вспомнить, каких дел понаделал, каких слов понаворочал. Неотчетливо мне сейчас представляется предмет нашего разговора. Кажется — что цветов нет в городе к празднику, что весну ныне обещают позднюю, и какие новые фильмы идут, и что мы-то мы: ездим каждый день в одном автобусе, автобус тот для нас — вроде дома родного уже, а мы-то мы — будто худые жильцы коммунальной квартиры — даже здороваться не здороваемся. А может быть, и не такой совсем разговор вышел, только — получился разговор…
ebooksa