Медведь собирался уже уходить, когда из-за угла дома появился Петров. Робот узнал его по треуху. Шел Петров, опустив голову, волоча за собой неразлучную клюшку…
— Попался, мазурик! — схватил его за руку Медведь. — Попался!
Петров остановился, поднял безразличное лицо. По лицу — от уголков рта — начала расползаться недоверчиво-скупая улыбка, тут же преобразившаяся: глаза вдруг бездонно просветлели, щеки покраснели, словно от оплеух, а рот расплылся до ушей:
— Мих-Мих…
— Чего скалишься, негодник?! Ремень по тебе плачет, ремень плачет! Моя бы воля — выдрал тебя, как сидорову козу!
— Выдрали уже, выдрали, Мих-Мих! Честное слово, выдрали!
— Выдрали?.. Ремнем?
— Ремнем, Мих-Мих!
Медведь отпустил парнишку, замешкался, путаясь в полах шубы, распахнул дверь, подтолкнул Петрова в спину: «Иди, поджигатель!» — и плотно дверь за ним прикрыл.
«Выпороли… А? Это ж надо! Выпороли! — ворчал Медведь. — И что за родители нынче пошли?! Восхитительные родители!»
Он прошелся под окнами детсада, вернулся и долго еще маячил на своем посту, по привычке притопывая обутыми в валенки ногами, помолодевшими после учиненного Семеном Красновым ремонта.
АНЮТА
Тимофей свернул с Невского и пошел по Садовой в сторону Невы. Улица была умыта рассветным дождем, асфальт местами не успел просохнуть и поблескивал под солнцем мелкими лужицами.
Остановившись у перекрестка, он поскреб левую щеку и еще раз убедился, что выбрита она некачественно. Халтурить начала Мышка, нужно будет вечером заняться ею, подрегулировать малость. И Гарсон хорош: сварил утром вечерний кофе! Хотя тут ты, Тёма, виноват сам — спросонок не на ту, видать, нажал кнопку. В Гарсоне тоже пора поковыряться: кнопку оставить одну, за нею впаять индикатор времени суток, от него — сигналы на три программы: утреннюю (кофе покрепче), послеобеденную (очень крепкий, чтобы в сон не клонило) и вечернюю (относительно крепкий). Омолодим старика — поработает еще!
Брызги из-под колес промчавшейся машины окропили отутюженные брючины. Он вытащил платок, стряхнул капли, вытер руки. Задумчиво опустив голову, дошел до моста и, почувствовав ногами затяжной подъем тротуара, огляделся: окантованное высокими, по ранжиру постриженными деревьями, лежало перед ним Марсово поле, просвечивая сквозь зелень листвы красными, казалось, раскаленными солнцем, дорожками. На солнце не хотелось. Он перешел улицу и свернул в сад — под соединившиеся в один глухой прохладный свод ветви.
Вокруг каменного павильона на берегу речки за столиками, как всегда, сидели шахматисты всех возрастов — от октябрят до пенсионеров. Здесь была их вотчина, их царство. За спинами играющих, покуривая и так просто, топтались болельщики. В полной тишине чуть слышно пощелкивали табло контрольного времени.
Тимофей был ш а х м а т о р о м… Точнее: сначала, как и все, шахматистом, однако, сумев подняться лишь до первого разряда, поняв, что дальше ему не прыгнуть, и по-прежнему неодолимо любя эту игру, перешел в шахматоры, а попросту — шахмачи (с легкой руки остряков шахматистов, окрестивших их так). Шахматисты играли сами, шахматоры — посредством машин. Пять лет назад он собрал свой первый агрегат Тим-1, и тот, непрерывно совершенствуясь в руках хозяина, за три года выполнил норму мастера, но полностью износил при этом свои базисные узлы, а конструкция некоторых из них безнадежно устарела. Оставалось беднягу демонтировать и начать все заново. Тим-2 оказался совершенным молодцом! Правда, Тимофею здорово пришлось над ним потрудиться, столь здорово, что на основной его работе начальство начало почесывать затылок, размышляя над перспективой своего недавно весьма перспективного (а что, Тёма, скромничать — все и сейчас так считают…) инженера. Зато Тим-2 и впрямь удался. В прошлом году они стали олимпийцами — одной из двенадцати пар: никому из прочих претендентов не проигрывая, олимпийцы и друг друга одолеть не могли — делали сплошные ничьи.
раздалось вдруг в тишине шахматного царства. Тимофей даже вздрогнул — так это было неожиданно… За крайним столиком толстый румяный дядя, пристроив на коленях потрепанный баул, начинал партию. Его партнер — худой, бледный и близорукий, с плавающими линзами в синих глазах — пожал плечами и сделал ответный ход. Дядя не заметил удивленных взглядов из-за соседних столиков, потер руки, схватил за гриву своего белого жеребца, громко крякнул и выпрыгнул за строй пригнувших головы пешек. Был он явно приезжим: подобные манеры поведения здесь считались дурным тоном.
Тимофей отвлекся резко изменившимся ходом партии за столиком слева, где неотвратимо назревал мат черным, и забыл о дяде… Он любил приходить в этот уголок сада: когда-то, в школьные годы, именно тут начался, как принято писать в газетах, его путь в большой спорт, в большие шахматы. А теперь он — первый шахматор планеты, единственный олимпиец. Да, вот уже второй месяц он — самый-самый… После прошлогоднего чемпионата Тимофей долго сидел над схемой Тима-2, ища в ее хитросплетениях свой путь в чемпионы. И высидел-таки: нашел новый материал для основного канала связи в цепи воспроизведения информации, материал, позволивший увеличить пропускную способность канала вдвое. Большего и не требовалось. Пользуясь одним из оговоренных уставом федерации шахматоров прав олимпийца, Тимофей предложил новый регламент игры, сократив время на обдумывание хода с десяти секунд до пяти, и в апреле стал первым из первых, выиграв на турнире олимпийцев все партии, причем трое соперников Тима-2, хозяева которых пытались форсировать режим работы своих питомцев, сгорели от перегрузок прямо за шахматной доской. Победа с фейерверком!
ebooksa