Когда-то он считал, что Канал умер или ушёл, что для него, в сущности, было одним и тем же, потому что, как ему казалось, Канал, если ушёл, то навсегда. Позже, когда он начал встречать в Канале "голландца", у него появилась надежда, что всё ещё можно исправить, и узнать, что для этого надо сделать, можно, только перехватив "голландца". Ничего другого живого в Канале попросту не осталось, больше узнавать было не у кого, "голландец" этот был единственной и, наверно, последней надеждой. Казалось, что если Олев его отловит, то это сможет вернуть уходящий куда-то Канал, раскрутить его вновь, наполнить движением, вечно убегающим от понимания человеческого разума, а значит, вечно живым. Для Олева в этом "голландце" был скрыт ключ ко всему. Иногда в снах "голландец" представлялся ему в виде рычага, надавив на который можно было сдвинуть громадную застывшую махину Канала. Но "голландец" появлялся редко и Олеву никак не удавалось его перехватить, а значит, безвозвратно уходило время…
Он сидел, не зная, на что решиться. В глубине охватившей его глухоты, подспудно, он знал, зрел какой-то ответ. В том, что всё сложилось так, а не иначе, должен был быть смысл, и надо было только уловить его… И появиться ли "голландец"?..
Он не знал, сколько просидел так. Когда он очнулся, солнце стояло уже высоко, а над Дальней рощей, на западе, поднималась по-летнему чёрная, клубящаяся и громадная, в полнеба, грозовая туча. Овчарка стояла на том же месте, не двигаясь, лишь поводя мордой от поднимавшейся тучи на Олева и обратно.
Олев вывел послушную малейшему его движению капсулу на стартовую площадку, открыл люк и забрался внутрь.
Он несколько минут просидел, привыкая к старому окружению. Его даже позабавила некоторая нелепость "привыкания к старому", однако он подумал, что, пожалуй, человек, долго пролежавший в госпитале, может, возвратившись домой, потратить несколько минут, чтобы привыкнуть к своим старым тапочкам. Вообще, им овладело лёгкое лихорадочное, почти радостное возбуждение отчасти от очевидной незаконности того, что он делал, отчасти от возможности поднять свою старую капсулу, и он готов был острить даже с самим собой.
Потом он включил двигатели на прогрев, с удовольствием слушая чуть кукольные доклады тестовой автоматики. На новых капсулах автоматика произносила слова совершенно, как профессиональные дикторы, и Олев всегда ощущал при этом смутную неловкость, как будто оказался свидетелем обмана. Здесь всё было по-честному.
Когда стартовые системы отработали, Олев поднял капсулу в воздух. На экране внешнего обзора туча, ещё более чёрная, чем вначале, подбиралась к солнцу, и тень от неё уже накрыла степь до самого горизонта, разделив пятно Дальней рощи примерно поровну на тёмное и светлое. По степи под тучей бежали широкие волны колышущейся травы. Овчарка на краю посадочного поля, должно быть, выла, потому что голова её на напряжённо изогнутой шее, задранная вверх, с вытянутой вперёд разинутой пастью мерно поворачивалась от тучи к капсуле и обратно, но воя за гулом двигателей слышно не было…
Когда Олев вошёл в Канал, у него на мгновение возникло давно забытое щемящее чувство, ему показалось, что его охватила блаженная, белая тишина, полная голосов, и он по старой, со времён Городка, привычке начал с ней говорить, как говорил всегда, и вдруг осознал, что его никто не слышит, и тотчас же вспомнил, что его и некому слышать – его ввели в заблуждение старая капсула и никогда не покидавшая его наивная – идиотская – уверенность, что всё измениться, что не может не измениться.
Кругом стояла глухая, мертвящая тишина. За последние пять лет он уже привык к её присутствию в Канале и всегда, летая на грузовиках, ждал именно её – а сейчас просто по-детски обманулся…
Его охватило отчаянье. Он вдруг отчётливо понял, что надежды нет ни на что, и его "голландец" – это просто самообман, а возможно, действительно следствие его болезни или усталости, его мозг банально не выдержал, такое с пилотами случается сплошь и рядом, и правы те, кто советовал ему лечиться или отдохнуть; Канал мёртв, это теперь пустая кукла, уродливое переплетение слабо и мерзко шевелящихся щупалец, и впереди ничего больше нет.
И не осталось, для чего жить, и навалилась неутолимая усталость.
"Темь и немость…" – всплыло в памяти читанное когда-то и кануло…
И тогда из стенки щупальца появился "голландец". Он завис точно на осевой в полукабельтове от Олева.
Олев не знал, что подумать…
Он просидел, ничего не предпринимая, должно быть, минут пять, и всё это время "голландец" терпеливо ждал. Потом Олев, осторожно тронув капсулу, медленно повёл её на сближение с "голландцем", готовый в любое мгновение включить двигатели на полную мощность, но "голландец" не шевелился.
Олев подошёл вплотную, и автоматика опознала стыковочный узел "голландца". Это была капсула Фалина.
"Фалина?!."
Он дождался, пока автоматика намертво прижмёт капсулу к "голландцу", и, едва сдерживая лихорадочное волнение, перебрался в шлюз…
…Фалин сидел на грубо сколоченном табурете в маленькой, примерно три на три метра, скудно и непонятно чем освещённой комнатке – свет, казалось, в ней просто был. Стены комнатки были неровными, в небрежно и наспех замазанных трещинах, и такой же неровной серой окраски; потолок был дощатым, из нестроганых досок. Где-то вверху негромко ворковали голуби. Напротив Фалина стоял такой же грубо сколоченный табурет…
– Вы?
ebooksa