А сирена всё выла – на нейтринных детекторах не ставили систем отключения. Он был подарен ей навечно, этот крик – немой до этого Полста_Третьей, – на все те восемнадцать минут, которые ей были отпущены.
Это был её реквием самой себе…
БРАТ МИЛОСЕРДИЯ
Тот, кто не ведал любви, во всем обвинял колдовской напиток. А тот, кто знал в жизни любовь, плакал и не мог утешиться…
Надежды выбраться не было – он знал.
Возможно, ее не было уже тогда, когда он, смятый ужасом, судорожно протискивался в кабину капсулы, а может быть, и раньше, в самом начале, еще когда Тодуа только повел своего "голландца" из Канала…
Он сам не заметил, как ушли и ужас, владевший им все это время, и лихорадка бессмысленных, в сущности, попыток разогнать капсулу с помощью ставшего уже мягким пульта. На некоторое время его охватила глухая и бездонная, без проблеска мысли, пустота. Он сидел, незряче глядя, как раздаются в стороны и блекнут стенки кабины и теряют четкие очертания приборы, как искажается, словно в обратной перспективе, параллелепипед курсографа, как пухнет, расплываясь по стене, круг шлюзового люка. Все текло сквозь него, не задевая ничего в сознании и не оставляя ничего в памяти…
Он не смог бы сказать, сколько просидел так, – в той пустоте, что охватила его, времени не существовало…
И вдруг его ожег стыд, нестерпимый и душный. Он вспомнил, как метался по коридорам, раздавленный животным страхом, как завыл, когда ему показалось, что он заблудился, как рыдал, протискиваясь в кабину по ставшему вдруг предательски узким шлюзовому каналу, как неистово колотил кулаками по неживому уже пульту, выкрикивая какие-то ругательства. Он обхватил пылающее лицо ладонями, пытаясь остановить этот поток воспоминаний, а услужливая память, словно в насмешку, всё выталкивала и выталкивала из себя всё более унизительные подробности. Он почти задохнулся…
Но стыд исчез так же внезапно, как и возник, оставив после себя какую-то детскую, светлую горечь искупленного греха, словно душную и истосковавшуюся от зноя землю омыло вдруг прохладным дождем. Сознание стало ясным, уверенным и спокойным, как будто сказалось внутри него само собой: "Ну, вот и всё. Вот и всё. Надо только вспомнить всё и понять, кто я теперь и зачем я здесь…"
Как это было…
…Фалин не отзывался.
Игорь вновь остановился на перекрестке и крикнул:
– Глеб!.. Глеб!..
Звук его голоса ушел в ямы коридоров и канул. Игорь постоял, прислушиваясь, но слышен был лишь вечный здесь перестук вагонных колес да тихое, в такт позвякивание ложечки в стакане где-то за стеной.
Игорь начал тревожиться. Помедлив еще секунду, он вновь двинулся вдоль коридора мимо пронумерованных прямоугольников обшарпанных, никуда не ведущих дверей. Он шел, настороженно прислушиваясь, привычно, почти не глядя, обходя причудливые нагромождения хлама, валявшегося то тут, то там на полу. Света лампочек под жестяными ржавыми абажурами, горевших под потолком через каждые двадцать шагов, едва хватало, чтобы добраться от одной до другой, не боясь оступиться, и ясно разглядеть что-либо впереди было невозможно.
Раз или два Игорю чудились за спиной осторожные шаги, он оборачивался, но коридор, сжатый тисками пыльных стен, был мертв. Он принимался кричать, но ответа не было.
В конце концов, он заметил, что идет там, где уже побывал.
"Нет… – смятенно подумал он, останавливаясь – Нигде нет… Что тут было? Чего ждать?.. Бог ты мой, "голландцы" никогда еще не исчезали…"
Тревога его усилилась. Он крикнул еще раз, подождал, не получив ответа, и хотел было уже повернуть назад, как что-то гибкое и упругое обвило его на уровне пояса, намертво и больно прижав его локти к туловищу.
ebooksa